Супрефект не мог прийти в себя от изумления.

Макдональд переменил лошадей в Эдене-вернее, не совсем так ведь господин де Вервиль счёл своим долгом сказать, деликатно кашлянув, что в городе царит отвратительное умонастроение. а посему авангард королевского эскорта, минуя город, направился прямо в предместье Маркой, расположенное на холме, — в трактир господина Коронне, которого уже сама фамилия обязывала питать верноподданнические чувства, и этот трактирщик, будучи предупреждён Макдональдом, послал в Сен-Лэ на почтовую станцию за лошадьми для шести экипажей. Но Бертье все ещё не удалось поговорить с Макдональдом

— как только в королевском поезде сменили лошадей, тотчас отправились дальше. Так и добрались до Сен-Поля.

Луна уже светила вовсю, когда шестёрка лошадей примчала в Сен-Поль короля п тяжеловесной берлине с двумя скороходами в придворной ливрее; скороходам не слишком-то было тепло часами сидеть на запятках, скрестив на груди руки: путешествие мало напоминало прогулки в карете вокруг столицы, которые отец Элизе рекомендовал его величеству в качестве целительного средства от ревматизма! Вслед за берлиной, сопровождаемой эскортом всего лишь из десяти человек, двигалось ещё пять экипажей, и в заднем среди слуг пристроился зайцем отец Элизе.

Перепрягали лошадей опять за городом, у Бетюнской заставы, где в ожидании королевскою поезда остановился Макдональд, что, конечно, сразу привлекло внимание городских властей.

Королю предложили отдохнуть в ближайшем доме. Район был бедный, населённый ремесленным людом: тут пряли лён и вязали чулки на ручных станках, имелась тут также печь для обжига извести, гончарная мастерская. С большим трудом извлекли его величество из берлипы, почти что на руках дотащили до дверей убогого домишка одинокой вдовицы, и он очутился в низкой комнате, загромождённой всякой хозяйственной утварью, с холодным полом, выложенным плитками. Полуодетая, заспанная старуха хозяйка преисполнилась ужаса и восторга: в её доме король! Великое происшествие вторглось в её жизнь так нежданно, она совсем к нему не подготовилась, и вот все пройдёт бесплодно для неё. Она растерянно озиралась, не зная, что бы ей сделать достойного огромности события. Господа в расшитых мундирах осторожно усадили короля в единственное кресло вдовы, стоявшее у очага, где в этот ночной час уже не горел торф; вдова все оглядывала свою настывшую, пропахшую дымом комнату, искала какую-нибудь красивую вещь. И она увидела то, что было для неё предметом гордости и олицетворением уюта,

— выцветшую и потёртую тяжёлую оконную занавеску с бахромой, защищавшую от холодного ветра. Услышав, что король заохал:

«Ох, ноги мои, ноги!» — старуха резко дёрнула занавеску и, отодрав её от карниза, разостлала на полу, как ковёр, под августейшими ногами. Ещё в Абвиле обнаружилось, что дорогой на какой-то остановке украли туго набитый саквояж его величества, в который при отъезде наспех затолкали различные принадлежности его туалета: пропали рубашки-это бы ещё с полбеды, но главное-исчезли домашние туфли, а ни у одного из городских сапожников не нашлось мягких шлёпанцев, которые могли бы вместить огромные и бесформенные ступни короля.

Несмотря на поздний час и уединённое место, людская назойливость могла все-таки обеспокоить монарха, а посему у дверей следовало поставить караул. Караул? Прекрасно, а где взять солдат? Эскорта и так уж не хватало для охраны королевского поезда и спереди, и с тыла, и со стороны города: пришлось поставить часовыми у домишка престарелой вдовы тех. кто был под рукой: роль эта выпала маршалу Бертье, который грыз ногти от нетерпения и частенько бросал тревожные взгляды на драгоценную шкатулку-ему пришлось на время расстаться с нею и, к великому своему беспокойству, поставить её на старухин комод; вторым часовым был сам Блакас; два этих сановника, стоявшие с саблями наголо, представляли собою довольно забавное зрелище.

Бертье был в отчаянии: стоя в карауле, он опять пропустил Макдональда. Какая физиономия была у местного мэра, господина Годо д'Антрега, когда он прибежал приветствовать короля, проездом оказавшегося в его городе, и вдруг увидел перед собою две скрещённые сабли, закрывшие ему вход в лачугу, и узнал в опереточных разномастных стражах двух высоких особ: черномазый толстяк оказался князем Ваграмским, а красноносый верзила, с волосами вроде пакли, был как-никак министром королевского двора! Блакаса лишили сна заботы о судьбе его коллекции медалей-она была, конечно, вывезена заранее, и, разумеется, в Англию, но никаких вестей ни о коллекции, ни о своей молоденькой жене он не имел. О, за жену бояться нечего! Англию она знает, отлично говорит по-английски… У Бертье тоже сон бежал от глаз: уж очень его встревожил короткий разговор с Макдональдом в Абвиле, рассказ о встрече с госпожой Висконти в Сен-Дени и «лёгком недомогании», заставившем её возвратиться в столицу. Не надо было уезжать… ни в коем случае не надо было уезжать… Увидит ли он когда-нибудь Гро-Буа и особняк на бульваре Капуцинок? Если бы хоть можно было увезти с собой портрет Джузеппы, написанный Жераром! Джузеппа!.. А вдруг у неё серьёзная болезнь!..

Ещё не было пяти часов утра, когда резвые кони, которых запрягли в Сен-Поле, доставили королевский поезд на главную площадь Бетюна, где остановились для новой перепряжки. Погода была лучше, чем в Пуа, дождь пока не шёл; почтовая станция находилась в старинном доме, напротив башни с часамимонумента, украшавшего середину площади; вокруг неё теснились, однако, вопреки предписаниям властей торговые ряды с различными лавками, построенными главным образом в XVIII веке; в страстную неделю почти все пространство между этими торговыми заведениями и домами, окаймлявшими площадь, было загромождено дощатыми бараками и балаганами, потому что в Бетюне открылась ярмарка-не та, что бывала в октябре и заполоняла весь город, а обычная ярмарка, которая длилась всего два-три дня и не выходила за пределы главной площади, где располагались и рыночное торжище, и кочующие увеселительные заведения, так что жандармам приходилось охранять ярмарку от покушений городских воров и от приезжих жуликов, возможно укрывавшихся в ярмарочных фургонах. Кто их знает, вон тут сколько цыган! В общем, два караульных жандарма дремали в ту ночь на почтовой станции, помещавшейся в «Северной гостинице», и проснулись, только когда подъехали экипажи королевского поезда и остановились на углу улицы Большеголовых. Но спросонок жандармы не сразу поняли, с кем они имеют дело.

Лошадей распрягли; было ещё совсем темно, однако шумная суматоха разбудила цыгана, спавшего нагишом в своей будке на колёсах между двух косматых мишек в намордниках-так он мог не бояться холода. Цыган с любопытством посмотрел в окошечко, прорезанное в задней стенке фургона, увидел, как снуют станционные конюхи с факелами в руках, снимают сбрую, ведут под уздцы лошадей. Первой догадалась о том, что происходит, старуха в чёрном плаще с капюшоном, сестра Фелисите, сиделка при больнице святого Иоанна, бывшая монахиня, во время Революции вернувшаяся с разрешения епископа в мир. Что она делала на площади в такой час? Да вы, вероятно, позабыли, что дело было на страстной неделе, и весьма возможно, что сестра Фелисите шла из церкви св. Вааста от всенощного бдения перед причастием. Она и в самом деле вышла оттуда, намереваясь отправиться потом к заутрене, которую здесь называют дневной мессой. Из любопытства сестра Фелисите подошла поближе, желая хорошенько рассмотреть пухлую физиономию какого-то толстяка, высунувшего голову из дверцы берлины, и, когда промелькнувший около кареты факел осветил его, она вдруг узнала короля-не по портретам, а потому, что видела однажды его самого-в 1814 году, в Кале, через который проезжала, возвращаясь из Англии: она ездила гуда ухаживать за своей племянницей, родившей ребёнка. Король!.. Иисусе сладчайший, что же это значит? Сестра Фелисите не могла удержаться.

подошла ещё ближе, и взгляд августейшего беглеца упал на неё.

Она пролепетала: «Ваше величество…» И Людовик XVfII вспомнил в это мгновение Варенн и своего казнённого брата, которого на пути бегства узнали на почтовой станции, когда меняли лошадей… Он вяло кивнул головой этой иссохшей старухе.