— В-ваша высокоученость… простите… здравствуйте… я… —

Авка начал выбираться из кресла. Он понял, что перед ним знаменитый академик Уко.

Раньше Авка думал, что этот великий ученый — личность ростом под потолок, с могучей седой бородою и в профессорской шапке, как у тыквогонского Кантонелия Дадана. А оказалось — вон что… Но борода была! В самом деле могучая. Два широких белых крыла, которые на концах скручивались в сосульки. И она не оставляла сомнения — Авка попал к тому, к кому хотел.

— Простите, ваша высокоученость, я…

— Сиди, сиди! Я про тебя все знаю! Это ты запалил в зените негаснущий источник света! Молодец! Мне самому давно следовало заняться этим, да руки не доходили! Но мне тут забот еще хватит! Надо ведь, чтобы солнце временами пряталось за горизонт, население не выдержит вечного дня! Тем более что все привыкли к слабеньким искусственным светилам… Ну, ничего, с этой проблемой я разберусь!.. А у тебя, почтеннейший Август, какие теперь проблемы? Не знаешь, как выбраться к себе наверх?

— Господин Двуполовинкус, я…

— Двуполовинус… Впрочем, это неважно! Как меня только не называли в разные времена, в разных пространствах! Ты, друг мой, представить не можешь, сколько во Вселенной этих пространств! И в скольких мне пришлось жить!..

Академик говорил очень оживленно (даже мелкие брызги летели с губ). Нос его при этом дергался и качался. Это был удивительный нос. Похожий на коротенький хобот со складками на переносице. На складках косо сидели круглые очки. Почти такие, как надевал Авкин папа, когда садился за сверхурочную работу со своими ведомостями. Только у папы оба стекла были целые, у академика же одно с трещиной, а вместо другого вообще пустота. Сквозь такие странные очки блестели два маленьких желтых глаза.

«Ох… — мелькнула у Авки догадка, — неужели…» И он не удержался:

— Ваша высокоученость? А не вас ли звали раньше Рапа… мапа… Ну, то есть Сумчатый Слон?

— Конечно, конечно! Вот из-за этого! — Уко Двуполовинус похлопал по животу. Там к переднику был пришит обширный, тяжело отвисающий карман. — В этой сумке, с которой я не расстаюсь, у меня замечательный аппарат. Он обладает колоссальной магнитной памятью и способностью к быстрым размышлениям…

Авку дернуло за язык:

— Со ржавыми стружками, да? Ой…

К счастью, академик не обиделся.

— Не совсем так, не совсем… но в основе своей… впрочем, это долго объяснять. Эту штуку я всегда ношу с собой и в случае необходимости подключаю к голове… А откуда ты знаешь мое прозвище?

— Большая Черная Пустота про вас говорила… Как вы с ней беседовали, когда провалились сверху…

— Не провалился! Не провалился, молодой человек, а отправился в подземные области с научными целями!

— Простите…

— А что, неужели эта неприятная особа все еще болтается между Верхним и Глубинным мирами? Давно следовало заняться ею, да нет времени.

— Она уже не болтается! Она куда-то подевалась, когда я… когда зажегся свет.

— А! Прекрасно! Одной заботой меньше… Ну а у тебя-то, любезный Август Головка, какие заботы? Что привело тебя в обитель старого, ссохшегося над загадками природы отшельника? А? Если хочешь домой, то…

— Нет… То есть я очень хочу, но сперва…

— Сиди, сиди… Вдохни поглубже… Теперь не спеша выдохни… Вот так. И начинай спокойно рассказывать.

И Авка, так и не выбравшись из кресла, начал рассказывать. Конечно, не очень спокойно, однако без икоты. (Кстати, оказавшись в Глубинном мире, он ни разу не икнул. Даже в самых невероятных обстоятельствах.)

Академик Уко Двуполовинус сидел напротив — верхом на лавке. Поглаживал на животе отвисший карман. Левый глаз прикрыл, а правым — сквозь пустую оправу — понимающе глядел на Авку. Иногда кивал. От такого молчаливого понимания Авка осмелел. И просьбу о сближении материков изложил совсем уже ровным голосом, как отличник на экзамене.

Уко Двуполовинус покивал опять (нос его покачался, очки чуть не упали).

— Как всё повторяется, — со вздохом произнес он. — Разные пространства, разные времена, а сюжет все один и тот же… Когда мне было столько лет, сколько тебе, и меня звали Вовка Лисичкин, и нос у меня был не такой, а вроде твоего, одна девочка тоже… Она звала меня «мой Лисёнок». Хотя потом… Но не будем о грустном! Надеюсь, у тебя все сложится иначе! Например, как у юного принца Реокассо Белокурого, которому я на планете Зеленая Шулеглоба помог отыскать принцессу по имени Светка Никанорова. Впрочем, она не была принцессой. Но это неважно…

— Значит, вы мне поможете?! — подскочил над креслом Авка. — Ой, простите, что перебил…

— Ничего, ничего. Если меня не перебить, я могу предаваться воспоминаниям до бесконечности. Вспоминания, друг мой, сладкий удел старости, и… А что ты сказал?

— Значит, вы мне поможете?

— Вернуться домой?

— Да нет же! Сблизить материки! С помощью китов!

— О-о-о! — академик Уко Двуполовинус будто проснулся. Глянул на Авку двумя глазами. — Дитя мое, ты ставишь глобальную задачу!

Авка утонул в кресле по макушку. И горько прошептал оттуда:

— Значит, нельзя?

— Что значит «нельзя»? И что значит «можно»? — Академик слез со скамьи и зашагал среди шаров и приборов. — Все относительно, друг мой! И чтобы не нарушить гармонию природных сил, следует выяснить, соответствует ли важность причины масштабам предстоящих действий.

Причина явно не соответствовала. Авка провалился еще глубже, и у него намокли глаза. Уко Двуполовинус мельком глянул на него и заходил быстрее. Почти забегал.

— Подожди, подожди! Я ведь не сказал «нет»! Я пока просто рассуждаю. Материки двигать — не в чопки играть… С одной стороны, постановка вопроса абсурдна. А с другой… мало ли случаев, когда именно абсурдный подход приводил к позитивным сдвигам космического масштаба? Взять, например, случай с планетой Кактуселла и… Впрочем, это неважно… А в нашем случае… Я мог бы написать научную книгу «Любовь как движущая сила глобальных геопреобразований». Мой вечный оппонент магистр Яконако Будитто из Обратного мира опять придет в ярость, но, в конце концов, так ему и надо…

И ученый муж забегал с такой скоростью, что Авка не успевал вертеть головой, — вокруг кресла, среди приборов, между книжных груд! А один раз академик даже пробежался по вертикальной плоскости! По ковру, который висел на единственной не закрытой полками и аппаратами стене. Он видимо, сам смутился этого поступка. Перескочил через бочку с оранжевым кактусом и остановился перед Авкой. Расправил крылья бороды.

— Так о чем же мы говорили?

— О китах, ваша высокоученость.

— Да! Именно!.. И вот в чем вопрос! Как эти самые киты отнесутся к нашей проблеме? Воспримут ли они ее в нужном ракурсе?

— А если их очень-очень попросить?

— Хм… попросить… Ты думаешь, с ними легко беседовать? Наверно, тебе кажется, что они — обыкновенные морские киты, только очень крупного размера?..

— А разве нет? — осторожно сказал Авка из кресла.

— Ох, мальчик… Все зависит от точки зрения. Правильнее всего этих «китов» следует рассматривать как три философские категории. Как три идеи мира… Так называемый Мудрилло — это разум, способность к анализу и умение выбрать оптимальный вариант развития. Храбрилло — устремленность и движущая сила. А Хорошилло — эстетика, стремление к наиболее полной гармонии мира… Ты меня понимаешь?

— Конечно! — соврал Авка. И спросил: — А поговорить-то с ними все-таки можно?

— Попробуем, попробуем… И если тебе хочется видеть в них именно китов, то… Может быть, это даже облегчает задачу…

— А долго до них добираться? — опасливо спросил Авка и подумал: «Неужели опять куда-то вверх тормашками?»

— Добираться никуда не надо. Это делается иначе… вот так! — Уко Двуполовинус ухватил два крыла бороды, свел вместе их острые концы. Между ними проскочила трескучая искра (Авка подпрыгнул в кресле). Со стены шумно упал ковер. Под ним открылась штукатурка с трещинами. Но тут же трещины растаяли, стена стала прозрачной и зеленой. За стеклом колыхнулась толща воды. В ней различимы были пузырьки и водоросли.