Гуська поднял лицо. Оно было острее обычного, на щеках серые полоски. Но он тут же заулыбался. Шире, шире. Сел.

— Ой! А-а-авка… Ты живой!

Еще и сияет!

— А ты хотел, чтобы неживой!

— Нет! Я наоборот хотел! Я знаешь как боялся! Тебя нет и нет… Я думал: подожду еще один день, а потом полезу за тобой…

— Как… еще один? А сколько их прошло?

— Сегодня уже третий…

«Ну да! Там-то, внизу, солнце незаходящее! Все дни — как один…»

Но эта мысль проскочила где-то позади другой, главной: «Ох, а мама с папой что скажут!»

— И ты… все это время торчал здесь?!

— Конечно! Я тебя ждал…

У Авки — слезы фонтаном!

— А ты понимаешь, что сейчас дома творится? У отца сердце больное! Меня по всей Тыквогонии ищут! И тебя, идиота, заодно! Думают, что мы где-нибудь потонули!.. Бзяка-бояка поганая! Испугался паршивых мохнаток…

Гуська перестал улыбаться. Глаза… они сделались не глаза, а глазища. Он встал. Отвернулся от Авки. Молча натянул штаны, подпоясал их под мышками веревочным пояском. Оглянулся через плечо.

— Ты, наверно, сам… идиот, вот!! — Он все же не посмел сказать «бзяка». — Ты… что ли, думаешь, будто я здесь безвылазно? Я же сходил, как ты велел! Всё сказал! Что ты… что мы в деревне. А потом опять сюда… чтобы ждать… — И слезы у него как у Авки…

Нет, все же не как у Авки. У того — ручьем, а у Гуськи — крупные капли. Они смывали на щеках старые полоски и оставляли новые. Видимо, вспомнился жуткий переход туда и обратно среди кусачей болотной твари.

В первую секунду пришло к Авке облегчение — дома все в порядке. Но это лишь на миг. А в следующий миг…

Гуська плакал, не отворачивая лица. Капли падали с треугольного подбородка. На подбородке был розовый бугорок — как на ногах. Неужели и сюда допрыгнула подлая мохнатка?

Всякие чувства приходилось испытывать Авке. И стыд тоже. Но самый большущий стыд из тех, что случался раньше, был крошечный пустяк по сравнению с нынешним. С тем, что липко и беспощадно вылился на Авку, заставил съежиться и задохнуться. И не просто стыд, а еще и режущая жалость к измученному и отчаянно храброму Гуське. И понимание, какой он, Авка… нет, не бзяка… Тут даже подходящего названия не найдешь, разные там «бзяки» и «гугниги» — это просто ласковые слова.

Господи, что же делать-то?!

Авка оглянулся. Сквозь размытый от слез воздух увидел то, что хотел. Сухой, торчащий из травы стебель тыквогонского черного репейника. Толщиной почти в руку, высотой до груди. Яростно потянул его, вырвал с земляным комлем. Сунул эту палицу Гуське в руки:

— На…

— Ты чего? — испугался Гуська.

— На!

— Авка, ты чего…

Авка вытянул руки по швам и низко наклонил голову.

— Огрей меня по башке… Не один раз, а сколько хочешь. Хоть сто!

— Зачем?

— Огрей, а потом прости… Ладно?

Гуська уронил палицу. Поднял мокрое лицо. Придвинулся, взял Авку за лямку.

— Ты, значит, больше не злишься на меня?

— Я? На тебя? — Авка взял Гусенка за птичьи плечи. — Я был глупый, как пустая тыква. Даже не понимал, кто мой самый настоящий друг…

Гуська уткнулся Авке в грудь треугольным подбородком. Розовым бугорком. Глянул снизу вверх.

— А сейчас… Значит, я больше не буду хлястик?

— Хочешь, я буду твоим хлястиком? — почти искренне сказал Авка.

— Не-а… Я хочу, чтобы мы одинаково… — И уже не подбородком, а щекой прижался к пыльной Авкиной рубашке.

Они были одни на Щетинистом острове, и можно было не стесняться такого вот чересчур нежного выражения дружеских чувств (если бы кто увидел, сразу: «Бзяки-обслюняки!»). Впрочем, эту трогательную сцену почти сразу прервал житейский случай. Веревочный Гуськин поясок ослаб, и пришлось ловить штаны. Это насмешило и Гуську, и Авку. Почему-то очень насмешило. Они принялись хохотать — сильнее, сильнее, пока оба не свалились в жесткую траву. Рядышком. Посмеялись еще. Потом сели под осокорем. Гуська весело подышал и спросил тоном равноправного человека:

— Авка, а как там внизу-то? Договорился с китами?

— Все в порядке. Уже едем…

— Вот, значит, почему был толчок! Будто кто-то качнул остров…

— Ага. Это когда они двинулись в путь. Мудрилло, Храбрилло и Хорошилло… Сперва поспорили, а потом согласились.

— Авка, расскажи! Ну, всё-всё как там было…

— Ладно…

Очень хотелось домой, но не обижать же Гуську! И Авка начал рассказывать по порядку. Про все свои приключения. Вплоть до толстогубой и языкастой пасти шароглота.

Гуська притиснулся к Авке плечом.

— Жуткая какая страхотища! Я бы помер… Авка, ты будто рыцарь Шампур Тыквонадутый! Помнишь, его великан сглотнул, а тому хоть бы что!

— Ты ведь тоже как рыцарь, Гуська. Два перехода через болото в одиночку… Ох, а как ты тут один ночью-то?

— Ну, так… — без героизма в голосе отозвался Гуська. — Ничего… Только мороз по коже, когда шкыдлы воют…

— Кто воет?

— Шкыдлы. Это вроде болотных крыс, только с обезьяньими лапами. Они тут совсем недавно появились…..

— Я никогда не слыхал про таких!

— Я раньше тоже не слыхал. Мне про них недавно рассказал Фуба Горшок. Ну, знаешь, большой такой, его из гончарного училища выгнали, он теперь тыквенными семечками торгует на рынке…

— Врет, наверно!

— Не, он сказал: бзяка-засрака буду, если вру…

— Ты чего такие слова говоришь!

— Это он, а не я.

— А ты повторяешь! — Но тут Авка вспомнил, что Гуська уже не хлястик, нечего воспитывать. Сменил тон: — Ты этих… шкыдлов только слышал? Не видел их?

— Не… Ты не бойся, говорят, они только ночью вылезают из камышей. А при солнышке не показываются и не нападают.

«Ага, не бойся теперь… Сейчас ведь опять пилить через болото». Кстати, солнышко стояло уже невысоко.

— Гуська, пора…

— Пора… — Он зашевелился. — Ох, а зачем я в штаны-то влез! Опять снимать…

— Не надо, я тебя на плечах перенесу.

— Еще чего! Маленький я, что ли?

— Не маленький, а… ты и так натерпелся вон сколько!

— Ты тоже.

— Упрямый ты, Гусенок, — с уважением сказал Авка.

— Ага… Авка, а где орден, который тебе дали? У тебя?

Орден был у Авки. Царапал острыми лучами ногу через карман.

— Вот, смотри…

— Ух ты! — Гуська покачал на ладони увесистую звезду. — Наверно, весь драгоценный. Вон сколько всяких алмазов… Жалко, что носить нельзя. Сразу начнут спрашивать откуда. А если будешь рассказывать, узнают и про китов. И тогда попадет, верно ведь?

— Я и не собираюсь носить… И вообще этот орден не мой! — осенило Авку.

— А чей?

— Твой! Твоя награда! За то, что ты меня не бросил и так героически ждал! На!

— Что ты… — Гуська отступил. Даже насупился. — Не надо…

— Но почему? Бери! Это мой подарок!

— Авка, так ведь нельзя. Им же т е б я наградили. По закону. Такое ведь не дарят…

— Ну… тогда пусть он будет наш общий!

— Ладно, — отозвался Гуська, но все еще с сомнением. — Или нет… лучше вот как. Смотри, тут один камешек вываливается. Давай я возьму себе его. Мне хватит и этого.

— Ну, как хочешь. — Авка был слегка обижен. Хотя… Гуська, видимо, прав. Что он стал бы делать с этой звездой?

«А я — что?»

Но эта мысль была уже не главная. Главное, что солнце скатывалось к левому краю болота.

— Пойдем, Гуська. А то и правда… эти…

— Пойдем! А шкыдлы не полезут, они боятся света! У нас ведь вот что есть! — Он сбегал за осокорь и принес… Авкин керосиновый фонарик! А еще — его башмаки!

— Гусь, откуда это?!

— Я вчера вечером сижу тут, и вдруг они мне с дерева прямо на голову! Я так перепугался сперва…

«Снова чудеса Глубинного мира…»

Авка обрадовался башмакам больше, чем фонарю. Перейти болото еще можно до сумерек, а за потерю башмаков отругали бы обязательно.

Гуська вылез из штанов и опять надел их как плащ. Поднял из травы репейную палицу. Хитровато глянул из-за плеча:

— Это на всякий случай. Для мохнаток…

— Ага, боишься все-таки, — поддел его Авка.