Он знал, что она собирается делать, она прочитала это в его глазах. Он не отодвинулся, а только отложил в сторону щетку и повернул ее, обняв, к себе.

— Сейчас я уверен только в одном: нам так мало времени осталось быть вдвоем, что было бы преступлением тратить его понапрасну.

Губы его были щедры, горячи и сладки. Только он мог так необыкновенно целовать ее — властно, но очень-очень нежно и осторожно. Она с таким счастьем отдалась его губам, обняв его за шею и почувствовав его тело, что даже застонала. Теперь она не просто хотела его. Ее желание было неистовым и смешивалось со страхом и отчаянием скорого расставания, и только он один мог дать ей лекарство от этой боли.

Скоро будет постоянство. Кого-то можно будет любить и лелеять. Ребенок сможет в какой-то мере заменить Рована.

Она добьется своего. Вероломством, любовью, но добьется, если сможет.

Кэтрин осторожно провела рукой по его щеке, подбородку, уху и прижалась губами к его теплым губам. Ее язык робко встретился с языком любимого, как бы приглашая его присоединиться и начать прелюдию любви. Он принял ее приглашение, властно расширяя их общую любовную тему.

Он сжал ее в объятиях, и вдруг она почувствовала, как он вместе с ней поднялся и стал нежно опускать ее на пол.

Секунду спустя она лежала на ковре у камина, а он, опершись на локоть, был рядом с ней, и она увидела в его глазах красно-оранжевые отблески огня и решимость.

Дрожь охватила ее. Только сейчас она поняла, как мало знала этого человека, и как быстро стала зависеть от него и его желаний. Увидев, что легкая улыбка тронула его губы, она потянулась к нему. Он наклонил к ней голову, провел кончиком языка по ее трепетным зовущим губам, потом хрипло произнес:

— Скажи мне, если Теренс не завоевал твое сердце и не был удостоен твоих объятий, почему же он остался в Аркадии?

Опять! Их лица были так близко друг от друга. Она, заглядывая ему в глаза, вспомнила, что он уже делал подобные попытки предыдущей ночью и днем. В памяти всплыло, как он предлагал обменяться одолжениями: она будет иметь возможность получить ребенка, а он узнает правду о смерти брата. Теперь она точно знала, что он задумал.

— Ты ведь уже спрашивал об этом, мы ведь договорились с тобой…

— Да, сначала я выяснил твои желания, но оставил пока при себе свои. Это нечестно.

Вряд ли теперь она могла контролировать свой голос и себя.

— Если ты думаешь, что так будет честнее, у тебя странные представления о справедливости.

Он наклонил голову к ее груди, взяв в рот сосок. Только спустя некоторое время произнес:

— У тебя есть то, что нужно мне, у меня — то, что хочешь ты. Что же в этом неразумного?

— Твои методы… — начала она.

— Обоюдоострые, — закончил он за нее. — Я не могу искушать и соблазнять тебя, не увлекаясь сам. И ты это хорошо знаешь. Так ведь и ты сама вольна поступать по отношению ко мне.

Нельзя было назвать это проявлением рыцарства с его стороны — голый мужчина вступил в словесный поединок в женщиной. Но, по крайней мере, он был честен и, надо признаться, намного честнее, чем она со своими попытками.

Внутри Кэтрин нарастало напряжение. Оно какими-то волнами накатывало на нее и заставляло сильнее биться сердце. А сама она будто увеличилась в объеме, потеплела и сразу как-то успокоилась, приглашая его любить себя и всем сердцем, в свою очередь, принимая его. Она хотела его и знала, что не будет отвергнута, а больше ничего не имело значения, Она подняла руку к груди Рована, нежно лаская пальчиками темные шелковистые волосы, потом ладошкой прижалась к его шее. Наслаждение от близости с ним и важности того, что она сама могла ласкать его, было так велико, так переполняло ее, но все-таки она заставила себя сказать ему:

— Твой брат не любил меня, никогда не смотрел на меня, никогда не дотрагивался до меня. Я для него была просто хозяйкой и никем более.

— Он восхищался тобой на расстоянии, не правда ли? Он всегда был парнем с хорошими манерами, — сказал Рован, обхватывая рукой грудь и приподнимая ее так, что сосок, розовый и мокрый, снова оказался у его губ. — Но ты так и не сказала, почему он остался?

— Он любил музыку, танцы, хорошую еду, вина и другие развлечения. И других леди.

Им мешало полотенце, оно все еще было между ними. Сквозь опущенные ресницы она взглянула вниз, рука ее скользнула по шелковистому треугольнику его курчавых волос на груди и отбросила полотенце в сторону. Под ним было то, до чего ей страстно хотелось дотронуться — напряженная и выпирающая под одеждой сокровенная часть его тела. Она так и сделала, а его рука легла на плоскую поверхность ее живота и, повторяя ее действия, опустилась ниже, на треугольник ее мягких каштановых волос.

— Когда я последний раз видел Теренса, он учился галантности и манерам. Если не тебя, то какую же еще леди он удостоил чести своих поклонов и любезностей?

— Никого, — ответила Кэтрин и глубоко вздохнула, когда он дотронулся до самого чувствительного места на ее теле.

— Ты уверена? — шептал он ей на ухо, и движения его пальцев координировались с его словами. — Кто бы это мог быть? Не Жоржетта, думаю. Она слишком груба для его вкуса, она больше подходит для Сэтчела и его круга. Неиспорченная Шарлотта могла бы всколыхнуть его покровительственные инстинкты, но не страсть. Мюзетта слишком поглощена флиртом и не смогла бы долго удержать его интерес к себе. А больше никого нет. А ведь в письмах он писал о любви и о тебе.

В ее голосе прозвучали сомнение и неловкость.

— Он не мог иметь меня в виду.

— Нет? Почему, если он любил тебя тайно, на расстоянии? Ты могла и не заметить, а Жиль — да, и возможно, заметил.

— Нет, — бессвязно пробормотала она. Кровь буквально бурлила в ней, она едва могла дышать. Чтобы защитить себя, она положила ладонь сквозь бриджи на его твердую плоть, имитируя его ритм.

Он словно перестал дышать, напрягся, поднял голову.

— Слышишь? Что это?

Она затихла, прислушиваясь, и ничего, кроме громкого стука сердца, не услышала. И подумала, что это он нарочно так сказал, чтобы дать себе передышку и усилить реакцию. Она расстегнула бриджи, просунула руку, обхватив пальцами и крепко держа его плоть. Он взял ее за мягкие и круглые ягодицы и прижал к себе, а потом протянул руки под колени, приподнял и положил ее себе на бедра, что дало возможность легко и беспрепятственно проникнуть в нее.

Да, это было осторожно, глубоко, умело и сильно, но безболезненно. Кэтрин содрогнулась от внезапности и напора новых ощущений. В горле застряли полуплач, полумольба. Он весь был в ней, как в плену. Медленно, слепо она прижалась к нему. Его мускулы дрожали в долгом спазме. Руки и лоб были влажными от пота, а грудь вздымалась от глубокого и частого дыхания.

Они долго лежали неподвижно, плотно закрыв глаза. Потом он прижался щекой к ее подбородку и дрожащим, как банановый лист на ветру, голосом произнес:

— Все равно, есть какая-то причина твоего молчания. Умоляю, расскажи все, пока я не потерял голову и душу и не взял тебя, как бессловесное животное.

— С радостью, — прошептала она, так как ничего больше не могла делать. — Я держу это в секрете, потому что дала слово, и потому что и так Достаточно боли и смерти.

— Честь также бывает ужасной штукой.

— Да, — она вздохнула и освободила руки, отпуская его. — Ну, пожалуйста, люби меня сейчас, как ты хочешь. Я не хочу и не перенесу больше этого…

— Тс-с-с… — прошептал он ей на ухо, — я знаю, господи, я знаю.

Он накрыл ее своим телом, и она легко и свободно раздвинула ноги. В полумраке они смотрели друг другу в глаза, и он глубоко погружался в ее влажный жар. Она приняла его внутрь себя, до боли желая быть им заполненной. Удовлетворение было настолько глубоким и напряженным, что она вся покрылась гусиной кожей.

И он, в свою очередь, словно заразился от нее и покрылся мурашками, а волосы на руках и груди, что называется, встали дыбом от непереносимой страсти.