— Может статься, — уныло сообщил Леблан о своих соображениях, — что именно эта тема прикончит нас.

Мертвоголовому порядком надоело нытье, которое в последние дни звучало довольно часто.

— Слушай, Француз! — вспыхнул Курт. — Заткнись! Ради европейского патриотизма. Ни я, ни Роджерс не стонем, хотя условия у нас одинаковые. Можешь помолчать и ты!

— Патриотизм? — спросил Леблан и ехидно засмеялся. — На кой черт ты приплел это слово, Голова? Все рассуждения о европейском патриотизме — это сплошной треп. Нас объединяют только страх и ненависть. К красным, к Советам. А внутри мы только патриоты своих стран. Маленьких, но своих. Ты ведь ликуешь, когда футболисты вашей «Баварии» выигрывают у итальянской «Скуадро-Адзуры». И кричишь: «Ах, как мы врезали макаронникам! Бей итальяшек!» Верно? Впрочем, можешь не отвечать. Я и так знаю — кричишь. Не кричал бы — я в тебе усомнился, тот ли ты, за кого себя выдаешь.

— Ты прав, — согласился Мертвоголовый. — Могу сказать больше. Когда врезают французам, мне тоже очень приятно. Можешь не обижаться. Я ведь точно знаю, что ты меня считаешь «джерри» — немчурой, так же как называешь япошек «джапами». Верно? Значит, я прав.

— Ты прав, и потому оставим треп. Никакого европейского патриотизма в нас нет. Не было и вряд ли он когда-то будет. Мы объединились и прочно связались совсем по другой причине…

— Хорошие слова, Анри, — поддержал Роджерс, вмешиваясь в их перепалку. — Значит, мы должны думать сейчас о том, ради чего объединились. Это наша профессиональная честь. Не будь пессимистом, Анри. На успех я кладу девять шансов из десяти. Красные не готовы к варианту, который мы им предлагаем. Это неоспоримо. Тем не менее исключать случайности не будем. Мы заложим заряд и в тайном входе. Подорвем его после того, как уйдем из зоны. Взрыв не вызовет детонации арсенала. Но он потрясет гору, и разрушения будут видны далеко со стороны. Только это наша забота. Ставить о ней в известность Шаха и его людей не станем…

В дверь гостиной — мехманханы — постучали. Роджерс замолчал и машинально опустил руку на автомат, лежавший рядом. Громко ответил:

— Войдите!

Дверь открылась, и в проеме возникла фигура Амануллы. Подобострастно кланяясь, он вошел в гостиную.

— Долг зовет, уважаемые воины! — Аманулла, как всегда, выражался витиевато и тонко. — Обнажите мечи во имя победы. Мы выступаем через час. Поступил сигнал от мосташара Шахзура.

Роджерс знал: под именем мосташара — советника — Шахзура сюда, в район операций, должен прибыть помощник мистера Сингха.

— Где советник? — спросил он.

— Уважаемый мосташар Шахзур, господа, ждет вас в кишлаке Лашкарикалай. Это недалеко. Мы направимся сразу туда.

— Хорошо, мы собираемся, — сказал Роджерс.

Когда Аманулла вышел, он отдал распоряжение:

— Все, парни, машина пущена. Переодевайтесь. И отдайте ваши документы.

Этап ограниченной легальности, на котором, наемники действовали под европейскими псевдонимами, окончился. Всякий, кто мог хоть каким-то образом проследить путь мистера Лайтинга, херра Бергмана и месье Дюпре до логова Шаха, теперь неизбежно терял их след.

Собрав паспорта, Роджерс сжег их в комнатном очаге и только потом выдал партнерам плотные карточки, затянутые в пластик. Их украшали посредственные фотографии владельцев — вполне узнаваемые и довольно мало похожие на оригиналы. Все надписи в документах были выполнены арабским шрифтом. Оттиск огромной круглой печати, пришлепнутой на текст, венчал кривой, как сабля, полумесяц.

— Что тут написано? — спросил Мертвоголовый, потрясая документом.

Роджерс достал из кармана бумажку, взглянул в нее.

— Сим удостоверяется, Курт, — сказал он и ухмыльнулся, — что ты есть Муса Сурхаби. Ты, Анри, — Мухаммад Али. Запомнить легко, верно? Меня зовут Рахим. И все мы с вами правоверные мусульмане.

— Муса. — Курт произнес вслух и качнул головой. — Надеюсь, молиться они меня не заставят?

— Нет, парни, — произнес Роджерс успокаивающе. — Вы обращены в новую веру с великим доверием. Без обрезания.

— Кто знает, — возразил Леблан. — Кто знает. Нас могут обрезать и красные. Только не с того конца, где положено верой. Укоротят на голову — и все…

— Заткнись, Френч! — зло рявкнул Мертвоголовый. — Хнычешь, как баба! Клянусь, когда вернемся, куплю тебе юбку и подарю при Деррике!

— Хорошо, — мрачно согласился Леблан. — Только бы вернуться. Верно?

Они переоделись в легкие, раскрашенные камуфляжными зелено-коричневыми пятнами костюмы. Фирма, изготовляющая вещи для наемников и коммандос, предусмотрела многое. Краска, пропитывающая ткань, помогала гасить инфракрасные излучения тела. Если костюм вывернуть наружу, то он становился обычной тренировочной формой спортсмена-любителя. Узкие карманчики, нашитые по бокам, позволяли разместить снаружи и под одеждой солидный дополнительный запас гранат и магазинов к автоматам. Под брючинами в специальных держателях все трое пристроили ножи и небольшие пистолеты. На ногах у наемников теперь были легкие прочные кеды, сделанные по спецзаказу одной из известных мировых спортивных фирм. Мягкая полиуретановая подошва делала шаги легкими, беззвучными.

— Пять минут до выхода, — громогласно объявил Роджерс, поглядев на часы. — Отсчет времени, парни!

— Уже готовы, — отозвался Мертвоголовый. — Мне бы теперь уговорить Шаха, чтобы он навьючил одного из своих азиатов «стингером».

— Откуда у Шаха ракеты? — спросил Леблан.

— Янки этого добра для моджахедов не жалеют, — пояснил Курт.

— На кой черт лишний груз? — сказал Роджерс. — Это ненужные неприятности.

— Море удовольствия, — заметил Мертвоголовый. — Я обязательно завалю русский самолет.

— Никаких самолетов! Главное — операция!

— Есть, сэр! Никаких самолетов. Но после операции власть сардара Рахима надо мной кончается. Верно? И тогда будет самолет. Я его опрокину.

Стараясь перевести разговор в другую плоскость, Леблан спросил:

— Что-то новое в твоем репертуаре, Курт. Откуда такая тяга к «стингерам»? Ты их хоть видел в натуре?

— Я?! Почему видел? Я умею стрелять. Что еще?

В голосе Мертвоголового прозвучало нескрываемое торжество.

— Где все вызнал?

— Прошел полный курс. Помог старый друг семьи Хорстманн. У него в Аугсбурге хитрая лавочка для азиатов…

Дорога до Лашкарикалай у небольшого отряда, в который входили три наемника, Аманулла и пять моджахедов, заняла ровно час десять минут. Группа шла легко и быстро по узкой тропе, тянувшейся вниз вдоль потока. У выхода из ущелья в долину мосташар Шахзур с тремя боевиками лично встретил отряд. Это было проявлением высокого уважения к наемникам.

Пожимая руку посланнику мистера Сингха, Роджерс с интересом разглядел тайного дирижера боевых операций. Жирные дряблые щеки, большой мясистый нос, усы, лохматая, будто старая вехотка, борода. И глаза шельмы — хитрые, бегающие. Аманулла, заочно представлявший советника наемникам, был осторожен в выражениях. И все же Роджерс понял — Шахзура в бандах хорошо знают и сильно боятся. Он представлял здесь незримую власть огромных денег, которыми оплачивают жестокость и карают добродетель.

— Вы прибыли, господа, и я очень рад, — сказал советник, склоняя голову в поклоне.

Он хорошо говорил по-английски с явно выраженным американским произношением. «А ведь когда-то в этих краях старались подражать лондонцам, — подумал Роджерс с некоторой грустью. — Видимо, и у этого послужной список хранится в ЦРУ в Лэнгли».

— До выступления осталось немного, — продолжал советник. — Но вам придется подождать, не входя в кишлак. Сегодня — пятничный намаз. Это важное дело. Очень важное. Происходит очищение души, просветление глаз, обращенных к аллаху.

— Какое это имеет отношение к нам? — спросил Леблан.

— О! — воскликнул советник Шахзур. — Самое непосредственное. Вы останетесь на время без меня. Я тоже буду совершать молитву. Это неизбежно.

— Мы отпускаем вас, — сказал Роджерс. — У нас говорят: богу — богово…