И сейчас он споткнулся на простом слове «собака». У него было в запасе несколько синонимов. Когда он не слишком волновался, ему всё же чуть легче давался «пёс». А если «п» не выговаривалось, он не без иронии, но и с некоторой пышностью именовал нашего четвероногого друга «родичем волка». Но под взглядами двух богинь он совсем разволновался и понимал, что ему не одолеть ни «с», ни «п», ни даже «р». Понапрасну он маялся, пытаясь вымолвить сперва собаку, потом пса, потом родича. Он покраснел до ушей. Его страданий не передать словами.

— Вот ваш цербер, — выдавил он наконец. Он и сам понимал, что слово это прозвучало чересчур театрально. Но только с ним и удалось совладать.

— Большущее вам спасибо, — сказала Воркующая.

— Вы были изумительны, просто изумительны, — сказала Та, что с хрипотцой. — Но, боюсь, вы ранены.

— О, это н-ничего, — объявил Питер, обмотал укушенную руку платком и сунул в карман. Между тем Воркующая прицепила к ошейнику Понго поводок.

— Теперь можете его отпустить, — сказала она.

Питер послушался. Маленький чёрный бульдог тотчас метнулся в ту сторону, куда поневоле отступал его враг. Поводок натянулся, и Понго, рывком поднятый на дыбки, так и остался в позе геральдического льва на дворянском гербе, заливаясь неистовым лаем.

— А это не опасно, вы уверены? — настаивала Та, что с хрипотцой. — Дайте-ка я посмотрю.

Питер послушно снял носовой платок и протянул руку. Ему казалось, сбываются все его надежды. И вдруг он с ужасом заметил, что ногти у него грязные. Ох, если бы, если бы он перед уходом вымыл руки! Что о нём подумают богини? Багрово краснея, он попытался отнять руку. Но заботливая богиня её удержала.

— Подождите, — сказала она. Потом прибавила: — Рана скверная.

— Жуткая! — подтвердила Воркующая, тоже разглядывая руку Питера. — Мне ужасно неприятно. Надо ж было моей глупой собачонке…

— Непременно сейчас же идите в аптеку, — перебила Та, что с хрипотцой, — пускай вам промоют рану и перевяжут. Она подняла голову и посмотрела уже не на руку Питера, а в лицо.

— В аптеку, — эхом отозвалась Воркующая и тоже подняла голову.

Питер переводил взгляд с одной на другую, его одинаково слепили и широко раскрытые голубые глаза, и узкие, загадочные, зелёные. Он нерешительно улыбнулся обеим и нерешительно покачал головой. Украдкой опять замотал руку платком и спрятал от посторонних взоров.

— Это н-ничего, — опять сказал он.

— Непременно пойдите в аптеку, — настаивала Та, что с хрипотцой.

— Непременно! — воскликнула Воркующая.

— Н-ничего, — повторил Питер. Не хотел он идти ни в какую аптеку. Он хотел остаться с богинями. Воркующая обернулась к подруге.

— Qu'est-ce qu'on donne a ce petit bonhomme? [8] — быстро проговорила она, понизив голос.

Та пожала плечами и мимолётной гримаской дала понять, что не знает, как быть.

— Il serait offense, peut-etre [9], — заметила она.

— Tu crois? [10]

Та, что с хрипотцой, бросила быстрый взгляд на предмет их разговора, оценила его всего, от дешёвой фетровой шляпы до дешёвых башмаков, от бледного прыщеватого лица до немытых рук, от очков в стальной оправе до кожаного ремешка часов. Питер поймал на себе её взгляд и несмело, с застенчивым восхищением улыбнулся. Какая она красивая! Интересно, о чём они шепчутся. Может быть, обсуждают, пригласить ли его к чаю? Едва у него мелькнула эта мысль, он твёрдо решил, что так оно и есть. Свершилось чудо. Всё идёт в точности, как виделось ему в мечтах. Вот только вопрос, хватит ли у него храбрости прямо сейчас, при первой встрече, предложить им свободные такси в своём сердце. Та, что с хрипотцой, опять повернулась к подруге. И снова пожала плечами.

— Vraiment, je ne sais pas [11], — прошептала она.

— Si l'on lui donnait une livre? [12] — предложила Воркующая. Та кивнула:

— Comme tu voudras [13].

Подруга отвернулась, чтобы незаметно было, как она роется в сумочке, а Та, что с хрипотцой, сказала Питеру:

— Вы ужасно храбрый. И улыбнулась.

Под её спокойным, уверенным, невозмутимым взглядом Питер только и сумел покачать головой, покраснел и потупился. Он бы счастлив был не сводить с неё глаз, и, однако, никак не удавалось выдержать этот хладнокровный взгляд в упор.

— Похоже, что вы привыкли обращаться с собаками, — продолжала она. — У вас и своя есть?

— Н-нет, — ухитрился ответить Питер.

— Ну, тогда вы настоящий храбрец, — сказала она. И увидав, что подруга уже нашла нужную бумажку, взяла руку Питера и крепко пожала. — Ну, прощайте. — Она улыбнулась очаровательней прежнего. — Мы вам ужасно признательны! Ужасно признательны, — повторила она и сама удивилась, почему опять и опять повторяет слово «ужасно». Слово совсем не из её обихода. Но почему-то оказалось — оно подходит для разговора с этим заморышем. К простонародью она всегда обращалась очень приветливо и с мальчишеской живостью пересыпала свою речь жаргонными словечками.

— П-п-п… — начал Питер.

Неужели они сейчас уйдут, с тоской подумал он, вот так вдруг исчезнут из его чудесной розовой мечты. Уйдут навсегда, не пригласят его к чаю, не оставят адреса? Он готов был взмолиться — пусть они немножко помедлят, пусть позволят увидеться с ними ещё раз. Но знал, что не выговорить ему нужных слов. Сказанное с хрипотцой «прощайте» пробудило в нём отчаяние, какое испытываешь перед неминуемой катастрофой, которую бессилен предотвратить.

— П-п-п… — беспомощно заикался он, и оказалось, он уже обменивается рукопожатием со второй богиней, так и не сумев договорить до конца злосчастное «прощайте».

— Вы были изумительны, — сказала Воркующая, пожимая ему руку. — Просто изумительны. И вам непременно надо пойти в аптеку, пускай вам сейчас же промоют рану. Прощайте, и огромное вам спасибо. — При последних словах она вложила ему в ладонь аккуратный квадратик — бумажку достоинством в фунт стерлингов — и обеими руками легонько надавила на его пальцы, так что они зажали бумажку. — Большущее вам спасибо, — повторила она. Питер побагровел и замотал головой.

— Н-н… — начал он и попытался отдать бумажку. Но она только улыбнулась ещё ласковей.

— Да-да, — настойчиво повторила она. — Пожалуйста, возьмите.

И, не слушая больше, повернулась и легко побежала за Той, что с хрипотцой, — Та уже уходила по тропинке, уводя упирающегося Понго, который всё ещё лаял, натягивал поводок и вставал на дыбки, подобно геральдическому льву.

— Ну, всё улажено, — сказала Воркующая, догнав подругу.

— Он взял деньги? — спросила Та.

— Да, да, — кивнула Воркующая. И уже другим тоном продолжала: — Так о чём мы говорили, когда этот скверный пёс нам помешал?

— Н-нет, — выговорил наконец Питер.

Но богини уже поспешно удалялись. Он шагнул было вслед, но опомнился. Бесполезно. Если он попробует объясниться, это только и приведёт к ещё более жестокому унижению. Пока он станет заикаться, выдавливая из себя нужные слова, они, пожалуй, подумают, будто он догнал их, чтобы выпросить плату по— больше. Сунут ему, пожалуй, ещё одну фунтовую бумажку и постараются ещё быстрей от него уйти. Он смотрел им вслед, пока они не скрылись по ту сторону холма, потом повернулся и пошёл обратно к прудам. 926 Олдос Хаксли

В воображении он заново представил себе всё, что случилось, — не так, как произошло на самом деле, а как должно было произойти. Когда Воркующая сунула ему в руку бумажку, он улыбнулся и учтиво вернул подачку со словами: «Боюсь, вы ошиблись. Признаю, вполне простительная ошибка. С виду я бедняк — и это правда, я беден. Но я джентльмен. Мой отец был врачом в Рочдейле. Моя мать — дочь врача. Пока были живы мои родители, я учился в хорошей школе. Они умерли, когда мне было шестнадцать, — одна смерть, а через несколько месяцев другая. И мне пришлось пойти работать, не закончив учения. Но, понимаете, денег я от вас принять не могу. — И потом, ещё рыцарственней, ещё задушевней и доверительней он продолжал: — Я растащил этих свирепых псов, потому что хотел быть полезен вам и вашей подруге. Потому что вы так прекрасны и так очаровательны. А значит, даже не будь я джентльменом, я всё равно не взял бы у вас денег». Воркующая была глубоко тронута его маленькой речью. Она пожала ему руку и попросила прощения. И он успокоил её, заверив, что её ошибка вполне понятна. А потом она спросила, не согласится ли он пойти к ним на чашку чая. Дальнейшее в воображении Питера расплылось в розовом тумане и наконец перешло в привычную мечту о дочери пэра, благодарной вдове и одинокой сиротке, только на сей раз всё происходило с двумя богинями, чьи лица виделись ему живо и явственно, совсем не так, как прежние смутные образы, плоды фантазии.