Собеседник чуть насмешливо поглядел на юношу.

— Я — один из авторов математической завесы. Не понимаете? Ну, той самой, что заставила только что свернуть с курса наш лайнер.

— Математической?…

— Ну да, состоящей из цифр. Попросту говоря, наши счетно-решающие машины сообщают штурманам-автоматам цифры, поправки к курсу, — пассажир говорил сейчас деловито, — и самолеты обходят запретный район кратчайшими удобными путями. Весь сложный транспортный механизм планеты продолжает бесперебойно действовать. Это гораздо выгоднее магнитной завесы или электрической, которые предлагались для этой цели. Те ведь просто образуют непроницаемый забор для самолетов, воздействуя на их приборы управления.

— А если… — юноша замялся. Он не знал, как лучше спросить. — Если какой-нибудь… Если какая-нибудь цифра…

Седовласый пассажир понимающе кивнул.

— Наш институт дал слово Контролю безопасности, что система абсолютно надежная. А я руководитель института. Значит, мое слово и моя совесть подвергаются сейчас такому испытанию, что стой я на поверхности Луны и сыпься на меня самые настоящие метеориты, мне было бы гораздо легче. Вот почему я называю это приключением. Ведь что главное в настоящем приключении? Не погоня за острыми ощущениями, а испытание духа прежде всего. И это остается самым существенным и в тех случаях, когда человек подвергается особой опасности и когда от него требуются и сила, и выносливость, и физическая закалка. В ваши годы я не представлял себе так отчетливо этой общности.

Юноше показалось, что лицо его собеседника вдруг изменилось. Подбородок очертился тверже, западины щек стали заметнее, точно на них упала тень, все черты выглядели жестче.

— Идем на посадку, — объявил автомат, — на запасный аэродром «Новая Зеландия Третья». По новому, временному расписанию отсюда можно проехать…

Как всегда в последнее время, Костя и Оля встретились на берегу моря.

Мальчишки, игравшие на пляже, подняли страшный крик. Одни бегали по гальке в игрушечных скафандрах, другие, голые, бросались в воду и лихо плыли, держа в руках дротики, — видимо охотясь на воображаемого зверя.

— Играют в экспедицию на Венере, — сказала Оля. — Вон тот, загорелый, наверное, Лоо. А этот, в голубом скафандре, конечно, изображает Нгарробу.

— Чего ж ты хочешь! Следующие поколения мальчишек будут играть в перемещение планет, или в поворот земного шара, или…

Оля взглянула на Костю. Каменная беседка, в которой они сидели, напоминала о прочности, незыблемости и даже вечности.

— Все-таки это очень рискованно, — сказала она. — Опыт с целой планетой! С человечеством в конце концов.

— Ты и права и не права, — возразил Костя. — Опыт действительно грандиозный, — он положил руку на теплый от солнечных лучей парапет. — Климат Земли зависит от многих факторов. От характера ее поверхности — тут человек кое-что изменил, сместив горы, соединив материки, оросив пустыни. От морских течений и воздушных потоков — и тут человек вмешался и внес свои коррективы. Есть и такой существенный фактор — наклон земной оси к орбите. Раньше он считался неизменным и как бы выбрасывался из расчетов. Но вот оказывается, что теперь и это нам под силу. Ты же знаешь главное: по заданию Планового бюро сотни научных учреждений разработали комплексный план создания благоприятных природных условий на всей Земле. Зона, особо благоприятная для жизни, будет постепенно расширяться, пока она не охватит всю планету. План будет осуществляться в течение десятков лет. В него включается и изменение наклона земной оси.

— Но ведь если растают льды, — покачала головой Оля, — произойдет тысяча катастроф.

— Ничего не произойдет. Вот тут-то ты и ошибаешься. Нынешнюю сенсацию заметят только астрономы и вообще ученые, а не мы с тобой. — Костя рассмеялся. — Речь идет сегодня о смещении земной оси на ничтожную величину. Только тончайшие приборы уловят разницу. Ведь это все лишь опыт. Хотя и с целой планетой.

— Мне не совсем ясно одно, — сказала девушка. — Почему именно сейчас поставлен опыт? Есть в этом какая-нибудь особая необходимость?

— Когда-нибудь же надо начинать. Не начинать — значит никогда не свершить. Человечество созрело для таких задач. Если хочешь знать, — добавил он, — нынешний опыт нужен для развития науки. Теоретическая мысль человечества в этой области подошла уже к такой ступени, что требуется конкретный опыт, иначе она не может развиваться дальше. Теория и практика человеческая здесь сошлись. Таковы масштабы деятельности человека сегодня — вот и все.

Они помолчали с минуту. Потом перешли к своим личным делам.

— Ну, а как твоя картина? — спросила она другим тоном.

— Это оказалось труднее, чем я думал. Знаешь, чего мне не хватало до сих пор? Зрелости. Обыкновенной человеческой зрелости. Я почему-то думал, что личный героизм присущ лишь прошлой эпохе, когда боролись за то, чем мы сейчас обладаем. Сегодня, когда я летел к тебе, я встретил одного человека, просто попутчика… И вот в случайном разговоре нечаянно он раскрыл передо мной целый мир приключений, присущих современному человеку в его повседневной жизни. Не только в космосе, но и на Земле тоже силы человеческие — нравственные и физические — проходят большие испытания. И я понял, что в моей картине недоставало главного. Раньше мне все представлялось очень ясно. Даже, пожалуй, слишком. Спокойная, как солнечный восход, картина: тайга, трасса, прорубленная среди заросших соснами сопок, уставшая машина и полный-еще не растраченных сил молодой тракторист. Простой парнишка, протянувший руки к струе воды, которую льет из кувшина девушка… Получалось простое счастье двоих, извечно существующее и никогда не умирающее, чистое, как солнечный луч. Но ведь мои герои не просто он и она, и их время не равнозначно всяким другим временам. В юноше и девушке там, в тайге, заключено будущее человечества. Значит, наше сегодня. Более того, и наше завтра тоже. Именно это-то и делает простого юношу и простую девушку, рядовых людей своей эпохи, героями! Но вот этой нити к нам, к нашим сегодняшним делам я и не сумел показать.

Он даже поник головой.

— Так хочется изобразить то легендарное время, ту героическую эпоху, когда день за днем строилось коммунистическое общество, — продолжал он тихо.

— Ты очень разбрасываешься, — с суровой заботой произнесла девушка. — Вместо того чтобы заняться чем-нибудь устремленно, меняешь профессию за профессией! Восемь месяцев работал в группе по проектированию планетного двигателя, а сейчас, когда начался эксперимент, разъезжаешь по всей планете. Наверняка ищешь новое «интересное занятие».

— То мое дело уже завершено. Теперь я должен на некоторое время отойти в сторону. Разъезжаю же я не зря. Хочется посмотреть еще раз на планету, окинуть взглядом объект, над которым проделывается такой опыт. В некотором роде с моим, пусть и маленьким, участием. И, конечно, я ищу нового приложения своих сил. Тут ты права. Академик Нестеров говорит, что настоящим художником может стать только человек, перепробовавший своими руками всяких человеческих дел, много испытавший в жизни. Чтобы отдать людям, надо иметь, — говорит он.

— А что еще говорит академик Нестеров?

Костя откинулся на спинку скамьи.

— Он говорит, что прописную истину наших дней — «каждый может стать Ломоносовым или Леонардо да Винчи» — нужно понимать глубоко, в историческом развитии. Что он имеет в виду? Гениальные одиночки, одновременно ученые и художники, люди многих направлений творческой мысли, долгое время служили исполинскими маяками в развитии науки и культуры. Потом люди решили, что время Ломоносовых прошло. Наука, одна какая-нибудь отрасль ее требовала всей жизни человека, и этого было еще мало. Науки стали дробиться, и все равно человеческой жизни не хватало: ученый уходил, не свершив много из того, на что был способен. Ему просто недоставало времени: часов в сутках и самих суток. В то же время нарождались новые науки, они быстро развивались, и требовалось охватить их взглядом не только глубоким, но и достаточно широким. Некоторые склонны были видеть в этом противоречии кризис человеческого ума. Но ум человека разрешил это противоречие. — Костя остановился, оглядел горы на берегу, башню в форме километровой иглы на самой высокой вершине, окруженной снегом, станцию релейной связи, перевел взгляд на мальчишек на берегу и в раздумье продолжал: — Человек придумал машины, которые так же в несчетное число раз усиливают возможности человеческого мышления, как электронные микроскопы и радиотелескопы обостряют наше зрение. Работоспособность человека неизмеримо увеличилась. А ведь работоспособность — это девяносто девять процентов гениальности, так по крайней мере всегда утверждали сами гении, — засмеялся он. — Конечно, тот один, сотый, процент играет огромную роль. Но ведь в распоряжении любого исследователя сегодня вся наука человечества в доступной и удобной для пользования форме и все лучшие умы, гении современности, которые либо придут ему быстро на помощь, либо разовьют его идеи на самом высоком уровне, если он сам не в состоянии это сделать. Ты понимаешь, что коллективная мысль, организация совместного творчества людей в масштабе целой планеты и полный простор для творчества всех людей в самых разных областях и делают каждого из нас подобным Ломоносову или Леонардо да Винчи. Мы как бы часть коллективного гения, все — и самые великие и самые скромные. Каждый может, а значит, и обязан развивать все свои способности! И у нас на все хватает времени. Извини за эту маленькую лекцию. Я, наверное, слишком долго думал над этим последнее время. И должен был высказаться. Вот почему, — добавил он, — у многих не одна профессия, не говоря уже о смежных специальностях. Даже тот, кто почти целиком отдается одной большой страсти, обыкновенно хоть крохотную частицу души оставляет еще какому-нибудь маленькому увлечению. И я вовсе не мечусь, я пробую себя. Пробую во всех областях, к которым у меня появляется интерес. В прошлом случалось, что люди обнаруживали у себя таланты на склоне лет. Сейчас, как ты знаешь, это рассматривается как серьезная вина самого человека.