В конце 1793 и в начале 1794 г. атаки на революционное правительство внутри якобинского лагеря велись с двух сторон: справа — из лагеря сторонников Дантона («снисходительных»), которые отражали настроения влиятельных слоев буржуазии, все более тяготившихся политикой террора, жесткого административного регулирования в экономических вопросах, реквизициями и максимумом, и слева — со стороны того крыла якобинцев, ядро которого составляли вожди клуба кордельеров и которые преобладали в руководстве Парижской коммуны. Они отчасти выражали недовольство народных масс ограниченностью социальных мероприятий правительства, нацеленных на улучшение положения неимущих слоев населения, политикой жесткого ограничения заработной платы. Поскольку, однако, эта критика слева велась и теми идейными вождями санкюлотов, которые осуждали диктаторский характер власти революционного правительства, их выступления против ограниченности социальной политики якобинцев, защиту интересов народных низов возможно было представить как поход против Республики, смыкавшийся с действиями роялистского подполья. Так именно и поступило якобинское правительство, когда приступило к ликвидации санкюлотской оппозиции весной 1794 г. Но на рубеже 1793 и 1794 гг. состав группировок еще далеко не сложился. Будущие дантонисты Эро де Сешель, Жюльен из Тулузы, Шабо считались «ультралевыми», «эбертистами» по позднейшей терминологии. Дантонист Фабр д’Эглантин обвинял дантониста Эро де Сешеля в интригах против Дантона, а сам Дантон подумывал о блокировании с Эбером.
В данной связи надо особо остановиться на роли плебейских выступлений. Нельзя при этом забывать об облике тогдашней плебейской массы с ее бесконечно тяжелыми, поистине беспросветными условиями жизни и труда; разделением на различные прослойки, нередко с далеко не одинаковыми интересами и отсутствием поэтому единого классового сознания; низким образовательным уровнем; сохранением многих предрассудков и иллюзий, позволяющих нередко с готовностью следовать сомнительным или даже прямо авантюристическим призывам и лозунгам. Среди этой массы имелась большая прослойка люмпен-пролетарских элементов — «пассивный продукт гниения… слоев старого общества»[459], «массовое существование которых после падения средневекового строя предшествовало массовому образованию обыкновенного пролетариата»[460]. Эта прослойка, вовлекаемая общим порывом народа в революционный лагерь, являлась питательной почвой для различных эксцессов, для перерождения неизбежного применения насилия против старых господствующих классов в бессмысленные погромы, трансформировала политические выступления санкюлотерии против ее классовых врагов в расправу над случайно подвернувшимися под руку людьми. Они были, говоря словами Маркса, способны «на величайшее геройство и самопожертвование, но вместе с тем и на самые низкие разбойничьи поступки и на самую грязную продажность»[461].
Революционная активность трудящейся массы в масштабах всей Франции, и особенно в Париже, была той силой, которая плебейскими методами осуществляла задачи буржуазной революции, в том числе и тогда, когда временно заводила эту революцию за ее исторически возможные пределы. Напротив, эксцессы, творившиеся люмпен-пролетарскими элементами, никак не двигали вперед революционный процесс, скорее отталкивали от революции колеблющихся. И те же люмпен-пролетарские элементы при изменившейся обстановке пополняли ряды контрреволюционных банд, превращались в орудие буржуазной и феодальной монархической контрреволюции. В годы Великой французской революции не было недостатка в сознательных и бессознательных попытках употребить люмпен-пролетарские элементы в целях, далеких от революции. Иногда такие попытки диктовались и личными, карьеристскими мотивами тех или иных вожаков толпы, подыгрывавших для приобретения влияния на нее, втравливая ее в действия, причинявшие вред ее действительным интересам. Этой тактики не были чужды и некоторые якобинские политики, тоже подыгрывавшие настроениям наименее сознательной части санкюлотов. Немалое число таких политиков пополнили ряды участников переворота 9 термидора, а потом были в числе тех, кто собирался выдать Республику Бурбонам. Потенциально подобные демагоги были готовы к этой роли еще тогда, когда числились в рядах крайних революционеров
При изучении и изложении истории революций в нашей литературе с полным основанием на передний план выдвинуто главное — то, что связано с активностью сотен тысяч и миллионов людей к действиям столкнувшихся в ожесточенной борьбе общественных классов. Но это вовсе не означает, что не следует уделять внимание действиям небольших групп и отдельных лиц, которые руководствовались своими частными мотивами и интересами, далеко отстоящими от магистральной линии борьбы. В определенных ситуациях такие действия приобретали крупное политическое значение. Поэтому было бы, в частности, ошибочным считать тайные заговоры, по крайней мере внешне слабо связанные с массовыми выступлениями, с давлением народных низов на политическую жизнь, чем-то сугубо второстепенным для хода революции.
Не так уж редки в истории ситуации, когда создавалась возможность захвата сравнительно небольшой группой заговорщиков под любыми предлогами доминирующего положения в решающей по своему значению организации (и тем самым прямо или косвенно государственной власти) и в течение более продолжительного периода проводить политику, противоположную той, которой придерживалась организация ранее и которая соответствовала интересам массы ее членов. И эта возможность могла возрастать в условиях крайней централизации власти, первоначально продиктованной нуждами самой революции. Конечно, для создания обстановки, делавшей возможным такое изменение «цвета» власти, были в конечном счете свои глубокие социальные причины, но это никак не уменьшает роль, которую могли играть и играли тайные заговоры (в том числе инспирировавшиеся из-за границы).
Напомним, что в 1794 г. политическая борьба приобрела иной характер, чем в годы, предшествовавшие революции. Революция 10 августа 1792 г., 31 мая — 2 июня 1793 г., сентябрьские выступления 1793 г. были выступлениями масс, возглавляемых ими непосредственно избранными органами, прежде всего Коммуной. В 1794 г. исход борьбы определялся в двух случаях из трех — при разгроме эбертистов и перевороте 9 термидора — победой Конвента и комитетов общественного спасения и общественной безопасности над Коммуной, а в третьем случае — при нанесении удара по дантонистам — приказом об их аресте, изданным этими комитетами.
Выдвижение на авансцену заговорщических методов борьбы было, возможно, связано с тем, что ни одна из столкнувшихся группировок не могла, когда дело шло о борьбе против другого крыла якобинского лагеря, рассчитывать на прочную поддержку народной массы, как это было ранее. Лояльность санкюлотов явно была поделена между революционным правительством и Коммуной. В этих условиях комитеты действовали с помощью неожиданных приказов об аресте деятелей оппозиции, а те — посредством заговоров.
Политические сражения 1794 г. происходили не на авансцене — ни в Конвенте, ни в печати, ни в Якобинском клубе или в Клубе кордельеров и тем более не, как раньше, на городских улицах с участием народной массы. Сцена лишь отражала, и то в очень искаженном виде, битвы за кулисами, итоги которых потом подводились в Революционном трибунале и на гильотине, воздвигнутой на площади Революции. Народ как самостоятельная сила безмолвствовал даже в тех случаях, когда обращались к нему за помощью. Внутренняя контрреволюция нередко связывала свои надежды с борьбой внутри революционного лагеря, все группировки которого были (или казались) одинаково враждебными в глазах защитников старого порядка. Вместе с тем, как правило, от роялистов ускользал реальный смысл этой борьбы, ее социальные корни и возможное влияние на дальнейший ход революции. Если вернуться к французским эмигрантам-роялистам, то они отказывались видеть различие между умеренным конституционалистом Лафайетом и Маратом; что же говорить о понимании разногласий между Горой и Жирондой или тем более между разными группировками якобинского блока. Более того, с лета 1792 до лета 1793 г. главным противником роялистам представлялись именно жирондисты, поскольку они стояли тогда у власти и демонстрировали стремление покончить с «анархией», навести твердый порядок, который ведь был бы новым порядком, а не возвращением к любезному для эмигрантов старому режиму.
