Во время вторичной поездки в Вокулер Жанна заявила Жаку де Новлонпону: «Никто в мире — ни король, ни герцог, ни дочь короля Шотландии, ни кто-либо другой — не сможет возвратить французское королевство». Как раз в это время начались переговоры Карла VII и шотландского короля Якова I о браке между дофином (будущим королем Людовиком XI) и дочерью Якова. К этим переговорам едва приступили в июле 1428 г., и они приняли конкретную форму лишь осенью, в октябре того же года. А разговор Жанны с де Новлонпоном состоялся в начале следующего, 1429 г. Таким образом, пастушка из Домреми оказалась вполне информированной о секретных дипломатических переговорах. Конечно, быть может, слухи о них просочились, так как не столь далеко от Домреми временно была расквартирована рота шотландских лучников. Если не считать этого довольно натянутого объяснения осведомленности Жанны, остается прийти к заключению, что крестьянскую девушку из далекого селения кто-то снабжал самыми последними государственными секретами.
Еще до поездки Жанны к королевскому двору в Бурже она в январе и начале февраля 1429 г. отправилась в Нанси, Лотарингию. Бодрикур проявил особую заботу, добыв для Девы охранную грамоту герцога Карла II Лотарингского. Стоит отметить, что Карл II был решительным сторонником бургундцев и англичан, врагов Орлеанского дома. Однако его дочь и наследница Изабелла вышла замуж за герцога Рене Анжуйского, сына королевы Иоланты. Между прочим, и Рене Анжуйский как раз в это время, 29 апреля, явно в угоду Карлу II Лотарингскому присягнул на верность английскому королю. Впрочем, после первых успехов Жанны он снова перешел на сторону Карла VII. Иначе говоря, и герцог Лотарингский, и королева Иоланта предпочитали не сжигать за собой мосты на случай неожиданного поворота событий. Выдачу герцогом Карлом II охранной грамоты Жанне трудно объяснить без учета этой двойной игры. Но если это так, то Карл II мог быть уверен, что приезд Жанны, о которой формально еще ничего не знали в Бурже, соответствовал видам королевы Иоланты. Но это не все.
Герцог Карл II лично принял еще не ведомую никому пастушку, а его гостья, не выказав даже внешнего почтения герцогу, напротив, стала его сурово порицать за связь с придворной дамой Алисой дю Май, которая была агентом Иоланты, ко ко времени приезда Жанны стала выказывать неповиновение приказам королевы. Жанна угрожала герцогу, что если он не отошлет от себя свою любовницу, то не излечится от тяжелой болезни. Впоследствии легенда разукрасила эту встречу утверждениями, будто герцог ждал, что Жанна совершит чудеса и вылечит его от болезни. Однако Жанна тогда была вовсе не известна за пределами родной деревни и Вокулера, где она еще недавно с трудом уговаривала Бодрикура помочь ей добраться до королевского двора в Бурже. Слухи о предстоящем появлении Жанны для осуществления ее миссии стали муссироваться еще до того, как ею было что-либо совершено.
Существует рассказ, будто после прибытия ко двору Жанну пытались обмануть, выдав за короля другое лицо (графа де Клермона). Однако Жанна сразу же опознала стоявшего в толпе придворных Карла VII и обратилась прямо к нему. Как она могла узнать его, если ей заранее не описали внешность короля? Что могла сообщить королю Жанна при первом их свидании? Ответ на этот вопрос не дали ни современники, ни историки — сторонники традиционной версии вплоть до авторов новейших работ[54]. Жанна объявила королю, что именно она является незаконным ребенком их матери. Это и было государственным секретом, которого приказал не касаться Великий инквизитор Франции Жан Бреал на процессе реабилитации. Однако как могла Жанна убедить короля в законности его происхождения, даже если она действительно была дочерью Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского? Ведь она в таком случае была на пять лет моложе короля, и ее незаконное происхождение могло лишь усилить подозрение в отношении того, кто был отцом Карла VII. Сторонники «новой» версии проходят мимо этих самоочевидных соображений. Впрочем, некоторые выдвигают еще одну, по их собственному мнению малоправдоподобную, гипотезу, что Жанна была незаконной дочерью не Изабеллы Баварской, а короля Карла VI и его любовницы Одет де Шампдивер[55]. Но это уже из области чистой фантазии.
Все поступки Жанны указывают на длительную подготовку к ее будущей миссии, на знание политической ситуации, обстановки при дворе Карла VII. «Голоса» святых — это указания тех лиц, которые вели эту подготовку. Граф Дюнуа, незаконный сын герцога Людовика Орлеанского, осажденный англичанами в Орлеане, заявил своим воинам 12 февраля: ему предсказали, что город будет спасен «Девой, явившейся с лотарингской границы». Между тем лишь 23 февраля Жанна отправилась к королевскому двору. Дюнуа мог сделать это предсказание только в том случае, если появление Орлеанской девы было заранее предусмотрено окружением Карла VII.
Обращает на себя внимание образованность Жанны. Она была знакома с обычаями двора, с политикой, обучена географии, военному делу, верховой езде.
Слухи о том, что Жанна была родом из Лотарингии, возникли довольно скоро после ее смерти. Поэт Франсуа Вийон именовал ее «Жанной, доброй лотарингкой»; один из сподвижников Девы, Жан д’Олон, говорил, что она прибыла «из лотарингских областей»; Гнйом де Маншон, участник процесса в Руане, говорил, что Дева была из «Лотарингской земли». Более столетия назад французский историк А. Валлон в своей книге о Жанне д’Арк[56] задался вопросом, не являлась ли Дева по происхождению лотарингкой. Селение Домреми было расположено в провинции Шампань, на территории графства Спотом герцогства Бар, которое именовали «зависимой Бар». Оно являлось частью Франции. Домреми находилось в месте, где сходились границы трех государств: Франции, Бургундии и Лотарингии. Домреми было расположено на левом берегу Мёза, а граница Лотарингии проходила по правому берегу. Кроме того, Домреми разделялось небольшим притоком реки Мёз, северная часть деревни находилась в области, управляемой королевским чиновником — прево— Вокулера. Лишь более века спустя, в 1571 г., Домреми оказалось в пределах Лотарингии (а еще много позднее сама Лотарингия вошла в состав Франции).
На каком языке говорила Жанна? Вопрос кажется нелепым только на первый взгляд. Дело в том, что крестьяне Домреми наверняка говорили на лотарингском диалекте, весьма отличном от языка жителей Парижа или Тура. Между тем ни в протоколах процесса в Руане, ни в каких-либо других источниках ничего не говорится об акценте, о каких-либо погрешностях в речи Жанны, которые наверняка были бы весьма многочисленными, если бы она говорила только на диалекте ее родных мест и не училась бы французскому наречию. Ведь французский язык начал распространяться в Лотарингии только в XVII в., т. е. через двести лет после смерти Жанны. А кто бы стал учить ему, если бы она была дочерью простого, пусть даже зажиточного, крестьянина? Она говорила по-французски настолько чисто, что, когда один из членов судившего ее трибунала, доминиканский монах из Лиможа, спросил, на каком языке вещали ей «голоса» (голоса святых Екатерины и Маргариты), Орлеанская дева ответила:
— На лучшем французском языке, чем ваш! (Жанна имела в виду вычурную манеру разговора, свойственную этому доминиканцу.)
Неясным остается вопрос, знала ли Жанна грамоту, умела ли читать или тем более писать. В протоколах руанского процесса утверждается, что она была неграмотной. Но некоторые историки склонны понимать эти слова не буквально, а в том смысле, что Дева была лишена придворного воспитания. У нее спрашивали, как сообщали «голоса» свою волю — устно или письменно, т. е. задавали вопрос, предполагающий, что Дева умела читать. Она не ответила, попросив отсрочки на восемь дней. В другом ее ответе встречается выражение «не написала и не приказала написать». Сохранились оригиналы пяти писем, причем три из них (к жителям Реймса и Риома) подписаны ею. Исправления, внесенные в текст двух из этих последних писем, могут навести на мысль, что они были сделаны Жанной. Можно привести и другие подобные свидетельства источников, как будто подтверждающие, что Жанна могла читать и писать[57]. Впрочем, это мало что решает: тогда не знали грамоты и видные представители дворянской знати.
