Репутация вице-президента была в это время очень подмочена. 4 марта 1865 г., в день вступления в должность, Джонсон сильно превысил обычную норму выпиваемого им бренди и речь в сенате нового вице-президента очень походила на откровения захмелевшего человека. Этот и без того малопривлекательный эпизод был, конечно, во всех красках расписан «медноголовыми», ненавидевшими Джонсона — «белого бедняка» с Юга, которого тогда считали радикалом. Линкольн со своим обычным великодушием постарался замять неприятное происшествие, разъяснив, что это был просто срыв, что «Энди не пьяница».
Свою записку Джонсону Бут оставил портье отеля «Кирквуд» Р. Джонсу. Портье отдал ее секретарю вице-президента Браунингу. Осталось невыясненным, передал ли в свою очередь Браунинг записку Джонсону 14 апреля или забыл о ней, и она попала — если попала — в руки адресата лишь на следующий день. По какому-то недоразумению (еще одно недоразумение!) бумага, как утверждали впоследствии, оказалась в конце концов в почтовом ящике бывшего губернатора штата Висконсин Эдварда Соломона, который жил рядом с Джонсоном. Неизвестно, видел ли вообще Джонсон записку Бута.
Вечером 14 апреля вице-президент принял у себя другого бывшего губернатора Висконсина, Леонарда Фарвелла, которому сказал, что очень устал и собирается рано отправиться спать. Джонсон действительно улегся в кровать необычно рано — примерно в 9 часов. Через два часа он был разбужен тем же Фарвеллом, принесшим известие о гибели Линкольна. К полуночи Джонсон, сопровождаемый охраной, прибыл в гостиницу Петерсена, где лежал Линкольн. Однако «Энди» недолго оставался у постели умирающего — каких-нибудь полчаса (а то и всего несколько минут, по другим сведениям) и поспешил обратно в отель «Кирквуд». Такие равнодушие и бесчувственность были уже явным политическим промахом, так как давали врагам Джонсона обильную пищу для нападок. Друзья могли объяснить его поступок только слишком нервным потрясением, тем, что он не мог вынести страшной картины приближавшейся смерти Линкольна. Другие утверждали, что он спешил обсудить со своим секретарем приготовления, необходимые для его предстоящего после смерти Линкольна, вступления на пост президента.
Самое странное, что ночью Джонсон неожиданно покинул отель «Кирквуд» — ушел в дождливую тьму, кажется не сопровождаемый ни одним человеком, и вернулся только на рассвете. В восемь часов утра 15 апреля к нему пришел сенатор от штата Невада У. Стюарт. Он утверждал позднее, что Джонсон находился в состоянии совершенного опьянения, костюм его был в полном беспорядке, растрепанные волосы запачканы грязью. Потребовались услуги доктора и парикмахера, чтобы быстро привести Джонсона в приличный вид перед последовавшей вскоре церемонией вступления на пост президента.
Цепь малообъяснимых поступков — если учесть, что Джонсон отнюдь не был ни глупцом, ни запойным пьяницей. Некоторые исследователи, учитывая, что современники не упоминали о присутствии жены Джонсона в Вашингтоне, склонны подозревать какую-то любовную интригу. Еще менее понятен отказ Джонсона давать какие-либо объяснения относительно записки Бута. А вопросы задавались настойчиво — единственной причиной могло быть, что Джонсон был действительно знаком с Бутом и боялся это прямо отрицать, чтобы не быть уличенным во лжи. Сыщики, пытавшиеся расследовать этот вопрос, уверяли, что Джонсон, когда он был губернатором штата Теннесси, познакомился с Бутом в Нэшвилле.
Смерть Линкольна, утверждали враги Джонсона, была единственным для него шансом стать президентом. После всего происшедшего во время его вступления на должность вице-президента Джонсону было трудно рассчитывать на выдвижение своей кандидатуры на следующих выборах.
На посту президента Джонсон круто изменил политический курс, ориентированный теперь на «прощение» южных плантаторов и на их возвращение к власти в южных штатах. Несомненно, он был, в частности, заинтересован в доказательстве того, что Джефферсон Девис не принимал участие в подготовке убийства Линкольна. Тем самым открывался путь для освобождения Девиса, которым если и не снималась полностью ответственность с южных лидеров, то фактически они амнистировались за их главное преступление против американского народа — организацию и ведение Гражданской войны, повлекшей за собой огромные людские и материальные жертвы.
Характерна позиция южан при первых известиях о том, что агентов Конфедерации обвиняют в подготовке убийства Линкольна. Они не только отвергали эти обвинения, но и утверждали, что преступление в театре Форда было вредно для интересов Юга. Забыв о своих проникнутых исступленной ненавистью нападках на погибшего президента, которого изображали чудовищем и кровожадным тираном, южане, например один из руководителей южной разведки в Канаде, Биверли Такер, которого называли в числе подстрекателей Бута, печально вопрошал, какой смысл был для Юга менять милосердного и великодушного Линкольна на Джонсона, никак не проявлявшего чувств гуманности и прощения. Однако намеки на то, что лицом, которому более всего было выгодно убийство Линкольна, является Эндрю Джонсон, вскоре быстро исчезли, когда выяснилось, что новый президент повел линию на сохранение и восстановление политической власти плантаторов в южных штатах.
В первое время после вступления Джонсона на пост президента сторонники побежденной Конфедерации не скрывали своего презрения к «пьяному портному из Теннесси». Орган «медноголовых», упоминая древнеримского императора Калигулу, приказавшего сделать своего жеребца сенатором, писал, что Джонсон — «бесстыжий, пьяный скот. По сравнению с ним даже лошадь Калигулы выглядит вполне респектабельно»[717]. Но уже вскоре южане заговорили о Джонсоне как о «нашем президенте».
Действия Джонсона представляли собой столь очевидный разрыв с непримиримой позицией, которую он на словах занимал в годы войны, что радикальным республиканцам она стала казаться лишь прикрытием тайного сговора с южанами и средством пробраться к власти. Первым шагом должны были стать баллотировка в одном списке с Линкольном и занятие поста вице-президента; вторым — устранение президента и занятие поста главы государства для осуществления своих тайных замыслов свести на нет победу Севера в Гражданской войне. Конгрессмен Л. Лоан заявлял: «Пуля убийцы, которую нацелила и послала рука мятежника, сделала Эндрю Джонсона президентом… Платой за это возвышение было предательство республиканцев и преданность партии измены и мятежа». Другой конгрессмен, Д. Эшли, говорил, что Джонсон «пришел на пост президента через врата убийства»[718].
Таков был обычный ход мыслей, и ему-то попытался придать убедительность Л. Бейкер, когда в своих показаниях юридическому комитету палаты представителей заявлял, что якобы видел переписку Джонсона с лидерами Конфедерации.
Конечно, одного из заговорщиков, Этцеродта, казнили не столько из-за того, что он незадолго до покушения узнал о планах Бута, сколько потому, что он намеревался убить Эндрю Джонсона. Но, с другой стороны, почему все же Бут послал свою записку вице-президенту? Вдова убитого президента, упоминая об этой записке как о важной улике, выражала убеждение, что «ничтожный, спившийся Джонсон» был в каком-то сговоре с убийцами ее мужа[719]. Что было правдой, а что ее маскировкой — поручение Этцеродту убить Джонсона или намерение Бута переговорить с ним незадолго до покушения на Линкольна? Вопросы, остававшиеся без ответа и накладывающие свою тень на обострявшуюся конфронтацию президента и конгресса.
Надо учитывать политический фон, на котором шли споры о возможном участии Джонсона в заговоре против Линкольна. Джонсон выступил за прекращение военного режима на Юге, за возвращение побежденным штатам Конфедерации (т. е. фактически прежде господствовавшим там плантаторам) после чисто формального осуждения ими недавнего мятежа, права выбора законодательных собраний и посылки депутатов в федеральный конгресс в Вашингтоне. Это было равнозначно возвращению Юга под контроль рабовладельцев. Там, где эти меры стали проводиться в жизнь, законодательные собрания поспешили принять пресловутые «черные кодексы», по сути дела восстанавливающие невольничество. По всему Югу прокатилась волна расправ с неграми и белыми, сотрудничавшими с федеральными властями. Особенно жестоким был погром в Новом Орлеане в июле 1866 г. Полицейские-южане убили около 200 негров и белых — сторонников расового равноправия. Федеральные войска, парализованные приказами из Белого дома, не препятствовали разгулу кровавого насилия.
