Тем не менее, когда в 1602 г. в Испанию прибыл Томас Винтер, ему был оказан, вопреки тому, что пишет Ф. Эдвардс, самый теплый прием. Ему посулили субсидию в 100 тыс. дукатов (около 25 тыс. ф. ст.) и дали обещание, что экспедиция в Англию состоится весной следующего года. Однако ее сначала отложили, а потом окончательно отказались от посылки еще одной армады. Мирное занятие Яковом I английского престола лишь утвердило испанское правительство в правильности такой позиции. В этом могли убедиться новые посланники английских католиков — Энтони Даттон и Гай Фокс, которые находились в Испании с мая по август 1603 г. За ними было установлено строжайшее наблюдение, чтобы своими действиями они не препятствовали успеху начавшихся мирных переговоров[232].
Какой свет бросают эти документы на концепцию Ф. Эдвардса? Они, ничего не доказывая, делают еще более неправдоподобной гипотезу, будто переговоры Винтера, Даттона и Фокса были началом тонко задуманной провокации. Трудно представить себе, что Роберт Сесил еще в последние годы правления Елизаветы, при неопределенности вопроса о престолонаследии, счел выгодным подталкивать Испанию к новому нападению, исход которого было невозможно предсказать заранее. Если же исключить провокацию, то приходится признать, что политически активные круги испанских католиков — будущие участники «порохового заговора» — довольно высоко оценивали свои силы и шансы, даже если сознательно и несколько преувеличивали их в материалах, посланных в Мадрид. Во всяком случае в этих кругах считалась реальной возможность одержать победу с помощью испанского экспедиционного корпуса. Тем самым испанские документы подтверждают существование таких планов и настроений, о которых говорили в своих показаниях арестованные участники «порохового заговора» и которые историки школы Ф. Эдвардса готовы также отнести к числу сказок, сочиненных под диктовку Роберта Сесила.
Выше говорилось, что Ф. Эдвардс оставляет без доказательств свой главный тезис. А вторым «китом» его концепции является допущение, что все сохранившиеся источники фальсифицированы, и присвоение на этом основании права делать из любого документа выводы, прямо противоположные тем, которые напрашивались бы без этого допущения.
Примерно так же, заметим мы, Ф. Эдвардс мог бы «обосновать» и утверждение, что шпионом Сесила являлся отец Гарнет и что именно через него министр привел в действие весь механизм «порохового заговора».
С помощью такого метода можно доказать все, что угодно, даже то, что сам Роберт Сесил был агентом испанского двора. Есть и «доказательства»: ведь Сесила обвинял в этом Эссекс, кроме того, главный министр получал испанскую пенсию. Известно, что Яков I не любил Сесила, а лишь терпел его по необходимости и выражал свои истинные чувства в обидных кличках («маленькая гончая» и др.), которые так бесили главного министра. При возведении же на престол испанской инфанты, не имевшей корней в стране, Сесил стал бы действительно всемогущим. Министр до последней минуты щадил католических фанатиков — участников «порохового заговора», хотя превосходно знал об их действиях; он установил контакты с Томасом Перси, Кетсби, Трешамом, разумеется из осторожности не раскрывая своих карт и окружая их своими соглядатаями, чтобы помешать в любом случае раньше времени разоблачить себя. Поскольку руководители «порохового заговора» догадывались, что Сесил — агент Мадрида, ему после неуспеха этого заговора пришлось «убрать» их руками шерифа Уэлша и его людей, а тех, кто спасся от взрыва в Холбич-хаузе, до последней минуты тешить надеждами на спасение (Френсису Трешаму даже действительно позволили ускользнуть из Тауэра и уехать за границу)…
Мы не будем продолжать, цепь этих домыслов, приведенных с единственной целью — проиллюстрировать, чего стоит метод историка-иезуита Ф. Эдвардса.
Таким образом, не существует прямых доказательств, что Сесил спровоцировал заговор, да и вряд ли такие доказательства могли сохраниться. Зато очень вероятно, что министр узнал о заговоре вскоре после того, как конспираторы приступили к действиям, и при этом узнал сразу от нескольких лиц, хотя неизвестно, насколько подробной была полученная им информация. Одним из возможных источников сведений мог быть Монтигл, другим — Томас Эллисон, вращавшийся среди эмигрантов во Фландрии. Правительство получило также сообщение от упоминавшегося Генри Райта, занимавшего какой-то пост при дворе. Еще в апреле 1604 г. Райт сообщил о заговоре сэру Томасу Чэлонеру, доверенному лицу Сесила, и, как жаловался Райт, не получил никакого вознаграждения за свои труды, продолжавшиеся почти два года, вплоть до получения письма лордом Монтиглом. Райт апеллировал к самому королю, который, как это становится ясным, не только знал о «службе» Райта, но и прямо ее одобрял.
Фокс после ареста даже под пыткой не назвал никаких имен. Он признался только, что его собственная фамилия не Джонсон, а Фокс. Таким образом, до 8 ноября, когда под более жестокой пыткой он назвал имена других заговорщиков, правительство официально знало об участии в заговоре лишь Фокса и Томаса Перси, который арендовал подвал под палатой лордов. Тем более показательно, что уже 7 ноября была издана официальная декларация, предписывающая арестовать Кетсби, Винтера, Роквуда, Гранта и других заговорщиков. Следовательно, правительство имело какую-то информацию, может быть не очень определенную и точную. У него были данные, чтобы начать действовать, и если оно долго медлило, то, очевидно, потому, что ожидало момента, когда будет выгоднее всего «раскрыть» заговор.
Эдвардс и другие историки из Ордена иезуитов не смогли доказать правильность своей откровенно тенденциозной концепции. Несомненно только, что Англии в это время приходилось уже значительно меньше, чем прежде, опасаться угрозы со стороны сил контрреформации и что хитрый Роберт Сесил, отлично учитывавший это, тем более стремился превратить ослабевшую угрозу в орудие, которое можно было бы использовать во внутриполитических целях (в том числе и для укрепления своего личного влияния на короля). Его современник известный английский дипломат Генри Уоттон даже считал фабрикацию заговоров необходимостью для поддержания репутации политического деятеля[233]. А результаты, достигнутые английскими властями с помощью судов над заговорщиками, были немаловажными. Оливер Кромвель вспоминал: «Паписты в Англии со времени моего рождения считались испанизированными»[234]. Однако эти «достижения» вскоре стали обращаться против самого правительства, вставшего на путь соглашения с Испанией и ее союзниками. Неспособность монархии в правление Якова I, а потом Карла I дать отпор новым притязаниям католической контрреформации вызывала растущее возмущение пуритан[235] и способствовала тем самым формированию субъективных предпосылок для английской буржуазной революции середины XVII в. Кетсби и его сообщники пытались взорвать короля вместе с парламентом. Прошло три-четыре десятилетия, и сам парламент восстал против короля.
Изобилие заговоров отнюдь не было чем-то исключительным, характерным только для Англии и Шотландии того времени. Нисколько не меньше их было и во Франции, и в ряде других европейских стран. Тем менее они могут относиться к специфике развития отдельных государств, поскольку заговоры оказывались прямо или косвенно связанными с противоборством на международной арене лагерей католической контрреформации и протестантизма, в конечном счете отражавшим классовые антагонизмы переходной эпохи от феодализма к капитализму. Особенности эпохи определили чрезвычайно большой удельный вес методов тайной войны в арсенале средств, применявшихся контрреформацией. Вместе с тем правительства одних стран часто, а других — лишь в редких случаях использовали механизм судебного процесса для расправы с заговорщиками. Этот утвердившийся в Англии способ еще не вошел во многих европейских государствах в обычай при наказании участников антиправительственных заговоров. Суды там еще не играли роль главного посредника между монархом и палачом.
