– Должен сказать, что мне нравится мода, по которой нынче одеваются фермерши, – заметил он.

– Это прогулочное платье, – сказала Аннабел, обшаривая невысокие деревья с краю полянки. – У меня нет ни одной вещи из прочной материи. Я знаю, что она совсем близко. Она просто игнорирует меня, вот и все. – Не глядя на Эвана, она направилась прямо в сумеречный лес.

– Аннабел! – позвал он.

– Да? – откликнулся ее голос.

– Смотри не заблудись! – Ему было слышно, как она рыщет по лесу. Подождав с пять минут, он снова крикнул: – Ты еще не заблудилась?

– Ну нет… не совсем. Я на небольшой полянке. Ты где?

– Просто стой там, где стоишь! – велел Эван и двинулся на звук ее голоса. Он слышал, как от ее движений ломаются сучья. – Стой там, где стоишь! Не то мы оба заблудимся.

– Здесь ужасный…

Внезапно раздался крик – у Эвана оборвалось сердце. Он рванулся вперед, схватив в объятия Аннабел, которая вертелась волчком между двумя деревьями.

– Эван, Эван! Здесь полно пчел!

В луче солнечного света, пробивавшемся сквозь высокие ели, Эван отчетливо увидел, что она имела в виду. Не говоря ни слова, он толкнул ее за большое дерево и прижал к себе, накрыв ее своим телом и надежно спрятав ее лицо у себя на плече.

– Не двигайся, – выдохнул он.

Они стояли, застыв, пока пчелы пролетали мимо – целый рой пчел, судя по их злобному жужжанию.

– О Боже, – несколько минут спустя простонала Аннабел. – Эван…

– Думаю, ты нашла дерево с медовыми сотами, – прошептал он, поднимая голову.

– Да, должно быть, оно на этой полянке, – сказала Аннабел чуть более бодрым тоном. – Пегги обрадуется, когда узнает об этом, правда? Хоть у нее и не осталось ни одной курицы.

– Пара пчел добралась-таки до меня, – угрюмо сообщил Эван.

– О нет! – вскричала она. – Тебя ужалили!

– Только два раза. – Помолчав, он прибавил: – Ну, может, три.

– Я очень, очень признательна тебе за то, что ты меня спас, – сказала Аннабел. – Пойдем обратно? – Она направилась не в ту сторону.

– Сюда, – сказал Эван, обняв ее за плечи.

– Куда они тебя ужалили?

– В самое нежное место, – ответил он.

– Я могу приготовить еще картошки, – предложила Аннабел, когда они оказались в доме. – Правда, огонь, кажется, снова погас.

– Если время от времени подбрасывать в него полено, то это помогает, – заметил Эван.

Она метнула в него взгляд.

– Отчего бы тебе не присесть и не отдохнуть, а я тем временем брошу в огонь корягу-другую.

– Я не могу сесть. Проклятые пчелы, – простонал он, одарив ее скорбной улыбкой. – Я подброшу полено.

– Тебе очень больно? – спросила она и, когда он покачал головой, прибавила: – Полагаю, неважно, что у нас нет лошади, потому что теперь тебе было бы неудобно на ней ездить.

Эван содрогнулся при мысли о том, чтобы сесть в седло. Он начинал чувствовать себя идиотом. Ему даже в голову не пришло оставить одну лошадь для их нужд.

– Дай-ка я угадаю, – молвила Аннабел тоном, который явно претендовал на заботливость, – твое недовольство вызвано укусами пчел.

Его зад болел так, словно к нему приложили раскаленную докрасна кочергу, и, наверное, выглядел как подушечка для иголок. Все его планы соблазнить нынче свою без пяти минут жену псу под хвост. И вообще, вдобавок ко всему из-за этого самого соблазнения его мучила совесть. Почему же он потерял самообладание и скрепил любовной близостью брак, которого не существовало? Что такого было в Аннабел, что он отбросил все свои принципы?

Он потопал на улицу, чувствуя себя хуже некуда. Он потратил два часа, пытаясь выкорчевать булыжник из поля Кеттла – и псе без толку. Он сердито обвел взглядом окружавший их лес. По словам Аннабел, его жизнь была чересчур безмятежной, но по крайней мере он не надрывался, занимаясь бесполезным трудом.

Тут его взгляд просветлел.

– О, Аннабел! – позвал он. – Моя прелестная женушка!

– Я пока еще не твоя женушка, – ответила она, появившись в дверях. Он скользнул по ней взглядом, и знакомое чувство вожделения охватило его с такой силой, что он едва не затрясся. Ему сделалось неловко. Он совсем перестал владеть собой. Эван ощутил очередной прилив раздражения, а потому послал ей свою самую вкрадчивую улыбку.

– Знаю, ты придешь в восторг, узнав, что наша пропавшая курица вернулась домой, – молвил он, вытянув указательный палец в сторону куста, на котором сушилась простыня.

Визг Аннабел перепугал курицу до такой степени, что она с громким кудахтаньем взлетела в воздух.

– Убирайся прочь с моей простыни! – кричала она. – Ты… ты тупая курица!

Эван запрокинул назад голову и расхохотался.

– Если б мы только научили ее пользоваться ночным горшком! Эта курица…

Аннабел сжала кулачки.

– Не смей надо мной смеяться! Я потратила столько времени, чтобы выстирать эту простыню. А теперь… теперь… из-за нее все насмарку! Мне придется идти обратно к этому ужасному ручью и мучиться снова!

К ужасу Эвана, на глазах Аннабел выступили слезы.

– Я никогда не плачу! – крикнула она ему.

– Знаю, – ответил он. – Я хочу сказать, конечно, не плачешь.

– Это просто оттого, что вода была такой холодной. – Она смахнула слезы. Эван окинул взглядом пыльную поляну и почувствовал себя полным болваном. С какой стати он заставил леди жить в лачуге? Он гордился тем, что заботлив и добр по отношению к другим.

– Я сам выстираю простыню, – сказал он. – А ты приготовь картошку.

Вода в ручье была ледяной, и он весь промок. Он никак не мог оттереть пятно, посаженное курицей, пока не потер простыню о камень, после чего на месте пятна образовалась дырка. Всякий раз, как он нагибался, пчелиные жала жгли ему зад. Вода залилась в его ботинки. Он умирал с голоду, и ему нужен был обед из четырех блюд, а не очередная обуглившаяся картофелина.

Войдя в дом, он понял, что картошки – ни обуглившейся, ни какой другой – не предвидится. Огонь снова потух, а Аннабел и след простыл. Он подошел к очагу и заглянул в него. Похоже, она пролила воду. Замечательно. У них не было ни огня, ни еды, но зато у них были мокрые ледяные простыни.

Неужели он потребовал слишком многого, попросив ее сварить картошку?

Размашистым шагом он снова вышел на улицу и увидел, как Аннабел выходит из сарая, прижимая к груди чурбан. Белое кружево, которым был оторочен лиф ее платья, покрывала древесная пыль. Вид у нее был измученный и грязный. Чувство вины металлической горечью отдалось у него во рту.

– Что, дьявол побери, ты делаешь? – прорычал он, выхватив у нее чурбан.

Она кинула на него сердитый взгляд.

– Кастрюля снова перевернулась, и мне пришлось искать сухое полено.

– Ты могла бы дождаться меня, и я бы принес дров. Аннабел уперла руки в бока.

– А ты мог бы позаботиться о том, чтобы у нас в доме было достаточно дров!

– Я занимался тем, что стирал эту простыню, – сказал Эван, чувствуя, как гнев волной поднимается у него в груди. – Я умираю с голоду, а вернувшись домой, обнаруживаю, что ты снова залила огонь и в доме нет ни крошки еды – даже обуглившейся картошки!

– Да как ты смеешь такое говорить? – вспылила Аннабел. – Это твоя дурацкая идея, и все потому, что у тебя нет ни грамма воображения! Я говорила тебе, что жизнь здесь будет отвратительной! Но разве ты послушал меня? Нет!

Эван чувствовал, как остатки его самообладания тают, точно лед на солнце.

– Мы совершенно спокойно прожили бы здесь пару дней, не будь ты такой неумехой! – прорычал он.

– Не надо меня винить! – подбоченясь, крикнула Аннабел. – Если ты не так уж часто испытываешь раздражение, то скорее всего причина в том, что все обращаются с тобой, как с властелином замка. Смертные же попроще учатся на своих ошибках.

Эван снова вспылил:

– Надеюсь, что ты не относишь себя к этим самым простым смертным. Потому что большинство знакомых мне людей в состоянии вскипятить ведро воды, не отмыв добела очаг!

– И сколько же ты знаешь людей, которые хоть раз в жизни вскипятили ведро воды? – потребовала ответа Аннабел. – Или выстирали простыню в ручье, коли на то пошло? Свою бабушку-графиню? Она кипятит на огне огромные ведра с водой, чтобы немного поразвлечься?