С точки зрения эволюции то, что мы уделяем особое внимание людям, местам или ситуациям, которые, как нам представляется, угрожают либо, напротив, способствуют нашему выживанию, разумно; в том, что мы лучше запоминаем и дольше помним эмоциональный опыт, безусловно, есть смысл. Иногда это очень счастливые эмоциональные моменты, скажем солнечный день, проведенный с отцом на пляже, или нечто захватывающее или необычное вроде наблюдения за тем, как по полу кухни ползает краб. В других случаях это события, связанные со страданием или страхом, например, когда ребенок смотрит на родителя, уходящего по коридору не только из дома, но и из его жизни. Но если счастливые и захватывающие события обогащают наш эмоциональный опыт, позволяющий чувствовать себя живым, то пугающие служат источником важной информации о том, как выжить, поэтому негативные эмоциональные воспоминания, как правило, застревают в сознании более прочно. Как резюмирует в своей часто цитируемой дипломной работе Bad Is Stronger than Good («Плохое сильнее хорошего»)[115] психолог-исследователь Рой Баумейстер, по крайней мере в нашем разуме «плохие эмоции, плохие родители и плохая реакция оказывают более сильное влияние, чем хорошие, а плохая информация обрабатывается тщательнее хорошей». Это объясняется тем, что мозг «запрограммирован» помогать нам оставаться живыми, а не счастливыми, и я очень сомневаюсь, что написана хотя бы одна статья или проведен хоть один сеанс психотерапии, посвященный тому, что клиенту никак не удается забыть на редкость счастливый момент своей жизни. Именно самые шокирующие переживания глубже всего запечатлеваются в сознании, и только в последние несколько десятилетий мы стали чуть лучше понимать, что при этом происходит в мозге.
В следующих главах мы с вами еще не раз услышим о такой области мозга, как миндалевидное тело, или амигдала; эту часть мозга нейробиолог Джозеф Леду назвал «втулкой в колесе страха»[116]. Она представляет собой небольшой участок в форме миндалины, расположенный в глубине мозга; эта сложная структура наделена множеством функций и, как подтверждает масса доказательств, играет центральную роль в управлении чувством опасности[117]. Когда органы чувств обнаруживают в окружающей среде какие-либо сигналы или изменения, несущие любую физическую или эмоциональную угрозу, миндалевидное тело приходит в состояние боевой готовности[118] и реагирует в считаные миллисекунды. Кроме того, по словам Леду, «именно тут срабатывают триггерные стимулы»[119].
Одна из ключевых реакций, запускаемых амигдалой, – активация гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы[120], состоящей из соответствующих элементов цепочки в нейроэндокринной системе. При ее активации надпочечники выбрасывают в кровь эпинефрин, норэпинефрин и кортизол, то есть гормоны, которые раньше называли адреналиновыми, а сегодня более красноречиво – «гормоны стресса», потому что они помогают к нему адаптироваться. Эти гормоны готовят организм к реакции «бей или беги»[121], а мозг реагирует повышением бдительности, внимания и улучшением памяти. Иными словами, гормоны стресса приказывают мозгу проснуться и сосредоточиться, а телу – подготовиться к действию. А еще они заставляют мозг запомнить то, что мы видим в этот момент.
Исследования с применением метода томографии головного мозга показывают, что при просмотре человеком особо эмоционального материала, например слайдов с изображением очень приятных или, наоборот, слишком неприятных сцен, активность в миндалевидном теле возрастает[122], причем чем выше активность этой области мозга, тем лучше мы помним событие несколько недель спустя. Очень низкий уровень эмоционального возбуждения предполагает, что в увиденном нет ничего заслуживающего внимания; это позволяет защитить мозг от перегрузки, не запоминая в подробностях и надолго такие банальные события, как принятие утреннего душа или каждодневную поездку на работу. Мозг защищает нас от других видов перегрузки, иногда отказываясь запоминать моменты, когда мы излишне эмоционально возбуждены, особенно связанные с ужасом или беспомощностью. Именно поэтому жертвы жестоких преступлений[123] или нападения акул нередко вообще не помнят травматический опыт; пережитые ими события слишком страшны и ошеломляющи, чтобы ассимилировать их. А вот умеренный стресс предупреждает нас об угрозах в окружающей среде, в отношении которых мы, согласно нашему восприятию, можем и должны что-то предпринять. «Ничто не создает сильные и долгосрочные воспоминания о событиях лучше, чем небольшой стресс»[124], – утверждает нейробиолог Джеймс Мак-Гог.
Эмоциональное научение – мощный, к тому же весьма эффективный механизм, потому что, когда дело доходит до выживания, возможностей для повторных проб и ошибок у нас не так много. По этой причине миндалевидное тело, как говорят специалисты, «быстро учится и медленно забывает»[125]. «Эмоциональные воспоминания, – объясняет Леду, – могут сохраняться навсегда»[126]. Маленькому Сэму, например, не нужно было несколько раз видеть, как отец уходит с чемоданом из дома, чтобы помнить этот момент спустя десятилетия. А многим из нас достаточно было один-единственный раз прожить 11 сентября, чтобы воспоминания о том трагическом утре преследовали нас до конца жизни. Эмоциональные воспоминания сильнее и дольше обычных и повседневных, а из-за яркости и живости они воспринимаются как более реалистичные и более важные для нас и нашей жизни, нежели, скажем, ежедневный туалет. Проблема в том, что, когда эти воспоминания травматичны, они, как утверждали Шарко, Фрейд и Жане, могут функционировать как «пагубные, болезнетворные»[127]. И эти скверные воспоминания приносят нам много вреда. Тирания прошлого[128] нередко правит настоящим и будущим, и эти огромные и на редкость цепкие воспоминания поглощают наши автобиографии, а порой и целиком жизни. В тот год, когда ушел отец, Сэм, конечно же, продолжал учиться в четвертом классе, ходить на дни рождения друзей, кататься на велосипеде, есть мороженое и играть в парке, но об этом годе он не помнит почти ничего, кроме ощущения потери и душевного потрясения.
После ухода отца на передней и задней дверях их дома появились новенькие блестящие крепкие болты. Мама об этом ни слова не сказала Сэму, но у нее были новые ключи, и, как и со многими другими вещами, она преподнесла этот факт мальчику как нечто собой разумеющееся: новые замки поставлены для того, чтобы папа не мог вернуться. И все последующие месяцы и годы эти болты служили мальчику постоянным напоминанием о том, что отец ни разу не попытаться это сделать. Однажды он позвонил и сказал, что хочет забрать длинный деревянный стол, купленный им еще холостяком, и Сэм вместе с мамой почистили и приготовили его, но отец за ним так и не приехал. Не явился он и за своими слайдами с видами Кони-Айленда, и за альбомами марок, хотя Сэм больше не валялся по субботам на полу, перелистывая пальцем гладкие страницы. Наткнувшись взглядом на черные кожаные переплеты на книжной полке, мальчик чувствовал себя смущенным и сбитым с толку, почти так же, как при виде старого плюшевого мишки, которого ему, по его мнению, уже не подобало брать в руки.
