Этих троих мы знаем. Но сказано было про шестерых – кто же ещё трое?

О, компания весьма колоритная.

Во-первых, девушка – юные миловидные девушки всегда притягивают взгляд первыми, потому с неё и начнём. Юркая, гибкая девушка с осиной талией и маленьким острым личиком, с крохотными длинными зубками и непослушными рыжеватыми локонами, то и дело выбивающимися из-под заколок. Девушку звать Иветт, но, исходя из только что данного нами ей описания неудивительно, что близкие, и не очень, друзья предпочитают звать её Лисичкой. На девушке платье, слишком роскошное для этого убогого подвальчика. И лишь присмотревшись как следует, можно заметить, что камни, которыми расшита юбка, – не жемчуг, а дешёвый стеклярус, что цветы на корсаже – не кружево, а бумага, и что подол не помешало бы укоротить, потому что платье это явно с чужого плеча. В тот миг, как мы застаём её, Иветт крутится возле зеркала – большого, в тяжёлой бронзовой оправе, тоже почти роскошного, если не замечать, что верхнюю его часть уродует большая косая трещина. Но трещина не смущает Иветт и не умаляет её красоты; по правде, особо нечего умалять, но Иветт – из той породы ловких и смекалистых женщин, что успевают очаровать мужчину прежде, чем он успеет здраво оценить её привлекательность. Пудра, румяна, тени и накладные ресницы ей в том подспорье. В конечном счёте, качнув юбками перед зеркалом ещё раз, напоследок, она разворачивается к остальным обитателям подвальчика и восклицает:

– Ну как?

– Богиня, богиня! – восхищённо орёт Клайв и, вскакивая, сбивает ладоши в бурной овации. Джонатан слабо пытается улыбнуться, принцесса Женевьев смотрит на свои руки, а тут раздаётся голос ещё одного обитателя комнаты:

– Ногами-то не махай, а то уж и подвязки видать… бесстыжая.

Это брюзжание, тотчас рассеивающее волшебство, доносится со второй кровати, на которой лежит, вытянувшись, угрюмый мужчина лет пятидесяти, с кустистыми бровями и очень волосатыми руками, задранными над головой. На макушке у него заметная плешь, похожая на монашескую тонзуру, поэтому иногда его кличут Монахом, хотя на самом деле зовут его Гиббс, или Дядюшка Гиббс, как именует его одна только Иветт. Вправду ли он ей дядюшка, никто не знает, а расспрашивать – как-то неделикатно. Гиббс лежит на кровати прямо в сапогах, и извиняет его только то, что длинные его ноги торчат вперёд на целый фут и нимало не пачкают простыней, впрочем, не так чтобы очень чистых. Ещё на Гиббсе фуфайка, застёгнутая до самого горла, и шерстяные штаны – что немудрено, ведь в подвальчике нет ни камина, ни печки, только небольшая переносная жаровня, пыхтящая угольками в углу и служащая одновременно и кухонной плитой (когда есть что на ней приготовить), и камином. Хотя тепла от неё немного, поэтому она стоит почти вплотную к кровати Джонатана, так, что ещё чуть-чуть – и загорелись бы простыни.

Но простыни не загорятся, ибо за этим зорко следит шестой, и последний, обитатель подвальчика на Петушиной улице. Это самый маленький обитатель – и по возрасту, и по занимаемому им пространству, – поэтому его даже не сразу заметишь, так что и мы оставили его напоследок. У обитателя длинный нос, обильно присыпанный звёздочками веснушек, быстрый, везде поспевающий взгляд и смешной хохолок, за который ему тоже можно было бы дать какое-нибудь прозвище. Но его обладатель слишком горд и слишком высоко ценит свою особу, поэтому в глаза его все называют по имени, – Вуди, а за глаза так и зовут – Хохолок. Правда, Иветт нет-нет да и, забывшись, обратится к нему так, пригладив пальчиками непослушный вихор – и Вуди ворчит, пытаясь повторить брюзжание старого Гиббса, но тут же прощает. Хотя всё равно считает подобное обращение принижающим его достоинство: ведь ему целых одиннадцать лет, у него целых два шерстяных носка, причём один даже целый, и крепкая пара отличных, почти что новых сабо, которые он стащил из той же тележки старьевщика, из которой родом и зеркало в бронзовой оправе. А ещё Вуди поручено следить за жаровней, и он справляется с этой почётной обязанностью со строгой кротостью, которая сделала бы честь и самой Святой Жоанне.

Эти трое людей – Лисичка Иветт, Монах Гиббс и Вуди-Хохолок – из числа множества странных, разнообразных, порой более чем сомнительных связей, которые успел завести Клайв Ортега за время своего пребывания на посту стража порядка в столице. В сущности, он поймал как-то Вуди на воровстве, задержал, а потом за него пришла платить штраф красотка Иветт. Когда дело было улажено, Клайв вызвался проводить их обоих до дома, потому что ночь была на дворе, и сомнительные прелести Лисички во тьме неосвещённых трущоб были отнюдь не так уж сомнительны для ночного бродяги… И как-то так получилось, что уже через недолгое время он стал им сполна доверять. У Клайва был нюх на хороших людей, так же, как и на проходимцев. И откуда-то он знал, что, скажем, с виду добропорядочный и старательный капрал Улс из стражи – та ещё гнида, а этот вот Вуди, воришка, и вертихвостка Иветт, и их ворчливый «дядюшка» – что они все хорошие и что он может им доверять.

И чутьё не подвело Клайва, потому что именно эти люди в конечном итоге согласились приютить раненого Джонатана и его неразговорчивую подружку.

О, насчёт неразговорчивой подружки Клайв задал бы множество вопросов, будь шанс получить ответ хоть на один из них.

– Не спрашивай, – сказал ему Джонатан, как только, стараниями найденного Клайвом лекаря, пришёл в чувство и смог сфокусировать взгляд. – Не спрашивай, Клайв, я поклялся ей, что не скажу. Я не могу. Просто помоги, нам надо покинуть город, скорее, сегодня, я не…

– Ты никуда не пойдёшь, ни сегодня, ни завтра, это уж точно, – заканчивал Клайв его мысль, хоть и видел по несчастной физиономии друга, что тот такой перспективе отнюдь не рад. – У тебя в боку дыра размером с мой кулак, и крови из тебя вытек целый галлон, если не два. Так что ты никуда не пойдёшь в ближайшие две недели, и с места не сдвинешься до среды. Так доктор велел, поэтому, будь любезен, заткнись. Не то среда волшебным образом превратится в четверг. Уж я-то за этим прослежу!

В первый день Джонатан только беззвучно стонал в ответ и тут же снова забывался, измученный ранением и горячкой. Клайв оставил его страдать под присмотром Иветт и Вуди (дядюшки Гиббса не было дома, когда Клайв приволок ему такой подарочек) и отправился в ту гостиницу, о которой что-то лепетал Джонатан в недолгие минуты, когда был в ясном уме. Надо было забрать оттуда какую-то девицу, о которой нельзя было спрашивать, и её тоже ни о чём нельзя было спрашивать, только привести к Джонатану и позаботиться, чтобы её никто не увидел.

Всё это Клайву очень не нравилось. И девица ему тоже не понравилась – она артачилась и никак не хотела идти с ним, повторяя, как заведённая кукла: «Где лейтенант ле-Брейдис? Я пойду только с лейтенантом ле-Брейдисом». В итоге Клайв потерял терпение и рявкнул на неё уже совсем негалантно, что лейтенант ле-Брейдис валяется с пулей в боку и в ближайшую неделю никуда не пойдёт, а если сударыня изволит быть столь упёртой дурой, то пусть сударыня так и сидит, где сидела, ему, Клайву, это решительно всё равно. Странно, но его грубость её почему-то убедила. Она посмотрела на Клайва внимательными неподвижными глазами и изрекла: «Я верю вам» – так, словно оказывала неимоверную милость. Клайв только тут присмотрелся к ней – и заметил, что одета она хотя и в скромное с виду, но очень дорогое платье. Толк в дорогих платьях он знал, потому что среди девиц, которым он кружил голову за последние годы, были не только дочки гарнизонных офицеров, но и парочка знойных генеральш. Эта девица была хотя и не знойной, но, судя по этому платью и манере держаться, как минимум герцогиня.

Может показаться странным, что Клайву не пришло в голову, с кем он имеет дело и с кем, на свою беду, связался его юный друг. Ведь Джонатан служил в лейб-гвардии, и Клайв знал, что во дворце на днях что-то случилось, кого-то убили, кого-то ищут – несложно было соотнести это с личностью наследной принцессы… вот только ни о какой наследной принцессе Клайв Ортега и слыхом не слыхивал. Принцесса Женевьев покинула столицу, больше того – саму страну более десяти лет назад. Ещё ребёнком отец отправил её на воспитание в Гальтам, где она провела детство и отрочество, зная, что она принцесса, воспитываясь, как принцесса, но живя отнюдь не в соответствии со своим положением. Ибо все эти десять лет король Альфред, зная больше, чем можно было подумать, оберегал свою дочь от убийц – от тех самых, которые только и ждали смерти короля и возвращения принцессы в Салланию, чтобы навеки прервать королевский род Голланов. Таким образом, король Альфред не только скрывал местонахождение своей дочери, не только сделал жизнь её как можно более скромной, чтобы она не привлекала чужого внимания, но и избегал каких бы то ни было упоминаний о ней, чтобы не дать убийцам лишнего следа. И это хорошо удавалось ему долгие годы, так что никто не смог перехитрить его, кроме собственной смерти.