Окна первого этажа были распахнуты настежь. Джонатан нескромно заглянул внутрь – и имел удовольствие лицезреть капрала Койла, чью крупную курчавую голову методично прикладывали о стенку, обтянутую безвкусными обоями в цветочек. Перевёрнутая и разбросанная мебель свидетельствовала, что капрал не сдался без боя, однако в данный момент сила была не на его стороне. Человек, чинивший над капралом насилие, стоял к окну спиной, и Джонатан мог видеть лишь его широкие плечи, крепкую шею и взъерошенные на затылке тёмные волосы.

– Где деньги? – рявкнул грабитель, ещё раз эффектно встряхивая капрала. Судя по мере неудовольствия, звучавшего в голосе нападавшего, вопрос был задан отнюдь не в первый раз. – Где деньги, падаль ты позорная?

– Помогите! Убивают! Караул, караул! – голосила откуда-то из глубины дома достопочтенная госпожа Лилу.

– Да уймитесь же вы, дура, сколько повторять – я и есть караул! – гаркнул через плечо широкоплечий и опять приложил капрала Койла об стенку. – В последний раз спрашиваю, собака, где ты прячешь деньги, а потом берусь за кочергу.

Кочерга уже лежала в раскрытом зеве печи и зловеще дымилась.

Джонатан снова заколебался. На человеке, терроризировавшем постояльца госпожи Лилу, и впрямь была форма городской стражи. Да и поведение его, поза и тон свидетельствовали скорее о праведном гневе, чем о гнусной злобе разбойника. Похоже, что это никакой не грабитель, а всего лишь ещё один обманутый кредитор, вроде самого Джонатана, – у капрала Койла их наверняка целая коллекция. Эта мысль вызвала у Джонатана неожиданное чувство солидарности и даже симпатии к офицеру, продолжавшему колошматить Койла об стенку, – тем более что Койл, со своей крепко сбитой комплекцией, переносил экзекуцию довольно стойко и даже не выглядел сколько-нибудь потрёпанным.

Солнце тем временем перевалило через зенит, и времени на раздумья не оставалось совсем. К тому же это был последний шанс Джонатана добыть сегодня денег. Он решительно вошёл в дом.

– Милостивый государь, прошу простить, что вмешиваюсь в вашу, э-э… беседу, но я пришёл за своей лошадью.

Это уведомление ненадолго прервало бурную дискуссию капрала Койла и его гостя. Оба обернулись к Джонатану одновременно, один – выпучив глаза, другой – приподняв брови.

– З-за к-какой ещё лошадью? – пробулькал Койл, и Джонатан пояснил:

– За павшей лошадью. Той, которая вывихнула ногу, а потом заболела. Я Джонатан ле-Брейдис, господин Койл, лейтенант королевской гвардии ле-Брейдис, помните меня? Я слышал, как вы с этим господином беседовали о денежных средствах, которые у вас якобы имеются. И хотя ваш гость прибыл сюда первым, тем не менее я хотел бы узнать, какой датой маркирован его долг…

– Джонатан! – воскликнул гость, всё ещё сжимавший Койла за грудки, и разомкнул руки, так что Койл грузно обвалился на пол – больше от неожиданности, чем от слабости в ногах. – Джонатан, чёрт подери, ле-Брейдис! Это и правда ты?!

Джонатан посмотрел на говорившего с удивлением. Потом ещё раз. Потом всмотрелся внимательнее…

И просиял.

Через мгновение они уже хлопали друг друга по плечу и энергично трясли друг другу руки.

– Клайв Ортега, ты! Здесь! Поверить не могу! В столице! Ну ты и загорел – тебя не узнать. В жизни бы не узнал!

– А ты вообще не изменился, старик. Всё такой же худосочный… и… рука такая же тяжёлая, – выдохнул, смеясь, Клайв Ортега, когда узкая, но сильная ладонь Джонатана дружески хрястнула его поперёк спины. – Слыхал, что тебя назначили в столицу, но не знал, что ты уже здесь. Эй, постой, ты сказал – лейб-гвардия?

– Да, – ответил Джонатан, но не со столь широкой улыбкой, как следовало ожидать. – А ты в городском карауле?

– Да, перевели шесть недель назад. А четыре года проторчал в гарнизоне на френтийской границе, видишь, закоптило так, что лучший друг не узнает.

– А как ты…

– Эй, – прохрипел откуда-то снизу позабытый капрал Койл, и Джонатан со своим старым знакомцем, умолкнув, одновременно взглянули на него – в некотором удивлении, не понимая, как он посмел прервать их тёплую встречу. – Вы, двое… я за вас, конечно, рад… но не катились бы вы обжиматься, на хер, из моего до-о-о…

Нелюбезная речь капрала оборвалась протяжным «о», поднявшимся на немыслимую высоту, когда Клайв снова сгрёб его за грудки и вздёрнул на ноги, хорошенько встряхнув. Рукав его сорочки был закатан почти до локтя, и жилы на предплечье вздулись от напряжения и суровости намерений.

– Эта тварь задолжала денег, – сказал Клайв, глядя в одутловатое красное лицо капрала, пучившего на них поросячьи глазки. – Тебе тоже?

– А то. Ещё два месяца назад. Мне очень нужны эти деньги, Клайв, прямо сейчас.

– Не беда, – не оборачиваясь, сказал тот. – У этого борова точно где-то припрятана кубышка, и готов спорить, там хватит на дюжину кредиторов. Так что дело только за тем, чтоб выбить её, и тогда…

– Нету у меня ничего. И лошадь давно сдохла, – прохныкал Койл, с ненавистью зыркнув на Джонатана.

Джонатан возразил:

– А говорят, вы на ней ездили в «Гра-Оперетту» всего три надели назад. На дохлой, что ли?

– Так, Джонни, тут трёпом не поможешь, я уже понял. Давай кочергу.

Капрал Койл трагически взвыл и попытался повалиться на колени, но крепкая рука Клайва его удержала.

– Давай, Джонни, ну?!

Джонатан колебался. Выбивание денег из строптивого должника вообще не приносило ему удовольствия, а мысль о пытках вызывала просто-таки физическое отвращение. Он внезапно подумал о принцессе Женевьев, которая, должно быть, без сил спала на узкой неудобной кровати, а может, всё так же сидела на том стуле, на котором он её оставил, так, как просидела несколько часов на скамье во дворике у казарм. И отчего-то этот образ совершенно не сочетался с образом раскалённой кочерги, шипевшей в раскрытой печке.

– Убиваю-ют… – причитала госпожа Лилу из соседней комнатушки, накрепко запертой изнутри. Джонатан повернулся к ней и крикнул:

– Всё в порядке, госпожа Лилу, вам ничего не угрожает, не беспокойтесь. – А потом сказал, понизив голос: – Слушай, у меня другая идея. Палёное мясо дурно пахнет. Давай лучше выбросим его из окна.

– Здесь первый этаж, – заметил Клайв, игнорируя скорбный вопль капрала Койла.

– Так поднимемся на второй. С такой высоты он не умрёт, только кости переломает. А потом, при надобности, повторим.

– Изысканное изуверство. У местных понабрался, столичный мальчик? – восхитился Клайв, и, подхватив подвывающего капитана с обеих сторон, они поволокли его наверх – приводить угрозу в исполнение. Капитан брыкался и отбивался, но он и с одним-то Клайвом справиться не мог, что уж говорить о подоспевшей подмоге. Госпожа Лилу притихла, когда они тащили капитана мимо её комнаты, а потом принялась голосить снова, но из комнатки не вышла и за помощью не побежала. Похоже, она голосила только для того, чтобы позже Койл не мог упрекнуть её в равнодушии к его несчастливой судьбе.

На втором этаже была столовая с прелестным люксиевым канделябром посреди обеденного стола и маленьким чёрным пианино возле окна. Клайв без видимого труда сдвинул пианино в сторону, просто пихнув его в бок, и через несколько мгновений капрал Койл свесился из распахнутого окна вниз головой. Правую его ногу надёжно сжимали руки городского караульного, а левую – руки офицера лейб-гвардии. Потом эти четыре руки встряхнули капитана, слаженно, словно играя вместе на том самом чёрненьком пианино. Вниз полетел цветочный горшок, вдребезги разбившись о мостовую. Получилось очень наглядно.

– Последний шанс, – заметил Джонатан, и тут Койл наконец пал под этим двойным натиском необоримых сил.

– Ладно! – завопил он, когда Клайв игриво сдёрнул у него с ноги башмак, в последний момент успев опять перехватить дрыгающуюся щиколотку. – Ладно, сволочи, ладно, только пустите меня! В пианино!

– Он хочет, чтобы мы запихнули его в пианино? – недоумённо спросил Клайв, и Джонатан хохотнул, больше от облегчения, чем от радости.