– Мнемон в день, и я согласен сидеть в тюрьме покуда у вас не кончатся деньги, – деловито предложило официальное лицо.

– Оботрёшься, – вспомнив молодые годы, ответил Илья Ильич. – Катись колбасой вместе со своей гопой, а то ведь я не пожалею денег и узнаю, что тебе полагается за то, что ты сюда вломился.

– За отработку-то?.. Ничего не полагается.

– Вот теперь ты и заговорил как урка, – с удовлетворением констатировал Илья Ильич. – Сколько себя не лакируй, а гнилое нутро покажется.

– Послушайте, – возмутился самозваный чиновник, – в конце концов я вам не тыкал!

– А я тебе сейчас так тыкну, что насквозь проткну, – пообещал Илья Ильич, продолжая сжимать в кулаке отсыпанные деньги.

– Илюшенька! – воззвала из угла тётя Саша. – Успокойся. А вы, – повернулась она к бригаднику, – уходите пожалуйста.

– Минуты здесь не останусь! – продолжая разыгрывать оскорблённую невинность, бросило псевдоофициальное лицо и кануло в дверном проёме, бросив на прощание: – Ну, каков хам!

– Забавные люди эти мертвяки, – заметил Илья Ильич, возвращаясь к прерванному чаепитию. – Вор на воре сидит и вором погоняет. Одно непонятно, где же честные-то люди?

– Есть честные люди, есть… Только они в нихиль без дела не ходят, нечего тут честному человеку делать. Нормальные люди в городе живут, кто побогаче – в центре, кто похуже – на окраинах, в трущобах. Окраины так и называются – Отработка. Там – такие как я, убогие, развоплощения ждут.

– Честные люди, значит, в городе, а новичков этим шакалам на растерзание?

– А ты что предлагаешь?

– Организовать настоящие бригады для поиска новичков и не грабить их подчистую, а действительно помогать устроиться в новой жизни. Встречать, вот как ты меня встретила…

– У нынешних бригадников с этого всё и начиналось, Илюшенька, но ведь дорого это, новичков встречать, а работникам тоже жить надо, только опыт приобретёшь, научишься новому ремеслу, как тебя дома забывать начинают, развоплощение замаячит… Значит, нужно зарабатывать. Вот и появляются один побор за другим, все придуманные, а на самом деле, чтобы при свежих покойниках руки погреть, собственное существование продлить подольше. Есть и такие, что без сети маяков работают, на свой страх и риск. Но это таланты, потому они новичков как липку и не обдирают. Например, твой Афоня, ведь хороший человек… а что деньги у тебя выцыганивал, так ведь понемножку, только чтобы себе на прожитьё хватило. А тут – организация, им деньжищ всегда нужно больше, чем есть.

– Хорошо, с этим я разберусь попозже…

– Ладно, – улыбнулась тётя Саша, – слушай, как тебе своих искать…

Из странной, стоящей посреди нихиля, комнатёнки Илья Ильич ушёл через несколько часов. Перед уходом поправил что мог, вот только книги не сумел сделать вновь читаемыми. Библиотека у тёти Саши была своеобычная и кроме обязательной классики насчитывала множество каких-то странных сочинений, о которых Илья Ильич и не слыхивал, а потому и восстановить не сумел. А так – потратил сколько-то мнемонов, и комната стала жилой. Заодно оттренировал нехитрое умение – узнавать, за что именно получена та или иная монетка. Зажимал серебристый мнемон между ладонями и узнавал кое-что о той жизни, что продолжалась дома после его ухода, но каким-то боком касалась его. Скажем, шофёр, подвозивший его в Лахту, разменивая накалымленную сотню, подумал мельком: как там поживает щедрый старикан… небось подлатали доктора, и теперь дедуля жалеет о раскиданных деньгах. Нет, парень, не жалеет. Сотенная банкнота оборотилась здесь серебристым мнемоном, а это куда как больше, чем просто деньги. Это немного жизни для того, кто уже умер.

Тётя Саша не вмешивалась в хозяйничанье правнучатого племянника, понимала, что только раззадорит гостя. Лишь на прощание сказала:

– Зря ты это, Илюшенька. Мне ведь не нужно. Знаешь, старики, бывает, уже сами не хотят жить. Устают от жизни. Для них даже царствие небесное хуже ада покажется. Вот и со мной та же история… устала. Я ещё в той жизни устала. Потом, как тут очутилась да молодость вернула, так вроде интерес в жизни появился, а сейчас – опять разочарование. И дело даже не в старческой немощи, а просто… ну, это сам поймёшь, как поживёшь тут подольше. Есть в этой жизни фальшивинка, не все её замечают, а мне она очень заметна. А впрочем, не слушай старческого брюзжания, ступай, а я пойду чай допивать, там ещё осталось на целую чашку.

– Я обязательно зайду через пару дней, – обещал Илья Ильич, и тётя Саша кивала, улыбаясь. Потом повернулась к полочке, сняла самого маленького слоника:

– На вот, возьми на память. Они тут одни только и оставались настоящими, когда ты пришёл, Только из-за них я и жива по эту пору. Их мне когда-то на счастье подарили, и видишь как вышло, действительно они большую удачу принесли. Я тут всякое про здешнюю жизнь говорила, но ты не всё на веру бери, на самом деле мне тут вторая жизнь выпала и счастья в ней тоже было с достатком. Пусть и тебе будет не хуже.

Илья Ильич ушёл недалеко. Остановила простая и страшная мысль. Ведь он позаботился обо всём: о вещах, об уюте, но забыл про саму тётю Сашу. А у старухи, по её собственным словам, не оставалось ни единой лямишки…

Илья Ильич развернулся и поспешил обратно.

Комната, вынутая из старого петроградского дома и затерянная среди нихиля, встретила его светом, теплом и пустотой. Среди уютных стен никого не было, лишь тончайшая серебристая пыль покрывала новую, только что отреставрированную мебель. Недопитая чашка чая ещё курилась ароматным паром, а под серебряным чайничком мирно мерцал огонёк спиртовки.

Вот так, был человек, а теперь его нету. Не осталось даже в памяти и, значит, нет нигде, лишь немые вещи некоторое время существуют сами по себе. Сыщик Афоня в своих странствиях набредёт на пустующую комнатёнку, снимет шляпу, задумчиво потрёт темя: с чего бы это, не раёк в нихиле дрейфует, а жилая комнатёнка. Видать, какой-то домосед скончался и, ослеплённый ужасом, создал не штампованный рай, а собственную норку, в которой так славно пряталось от превратностей судьбы. Но и в норке своей покойничек был сыскан жаждущими бригадниками, извлечён на свет, обобран до нитки (ведь оставалось что-то, комнатка это не рай на полгектара, она всякому по карману!) и отпущен в новую жизнь. «Опоздал!» – вздохнёт Афоня и, если комната ещё не поветшает к тому времени, переночует на постели с пирамидой разнокалиберных подушек, попьёт чаю из фарфоровой чашки, а может быть, и заберёт себе что-нибудь на память. Только что пользы от мёртвой памяти давно скончавшегося человека? Творить может только память живых, об этом живым никогда не стоит забывать.