– Это «Сражение»! – оскорбился англичанин.

– Хорошо, пусть «Сражение». Но всё равно, лучше уж тогда в очко играть. Тоже на щелбаны… тремя картами по носу.

– Это как? – заинтересованно спросил Том. Между делом он успел соорудить две кружки пива, одну из коорых щедрым жестом придвинул Илье. Прославленный английский эль оказался мутной бурдой отвратительного вкуса. Впрочем, в семнадцатом веке он, видимо, таким и был.

Илья на последние лямишки сотворил новую колоду и принялся объяснять мудрые правила игры в очко. Железнобокий оказался игроком страстным и неумелым, так что в самые короткие сроки Илья выиграл больше двух сотен щелбанов и через полчаса уже трепал карты о вспухший английский нос, приговаривая при каждом щелчке:

– Не умеешь играть, так и не берись!

Служба начиналась плодотворно, содержательно и конца ей не предвиделось ни ныне, ни присно, ни во веки веков.

Оставшись один Илья Ильич долго сидел, глядя себе в колени. Осмысливал холодное понятие: «один». За последние годы он привык к этому состоянию. После смерти Любаши так и жил бобылём, благо что до крайнего предела худо-бедно мог себя обслуживать и, даже согласившись на хоспис, сбежал оттуда за день до кончины. И лишь после того, как Русланова пророчески провизжала ему: «Ленты в узлЫ вяжутся!» – завязалось бытие таким узелком, что никакому Гордию не измыслить, и никакому Александру не разрубить. Два месяца посмертная жизнь неслась галопом и вдруг разом остановилась. Сиди как в недавнем прошлом, отдыхай, радуйся, что бок не болит.

Спрашивается, что теперь делать? Бежать за Людой, уговаривать, возвращать, каяться неведомо в чём? А потом? Налаживать эфемерный быт, который будет держаться исключительно за счёт непрочной памяти о нём. Людмила, покончившая с собой тридцать лет назад, забыта основательно. Кому нужно вспоминать давнюю трагедию? Покуда, быть может, раз в год кто-то из былых знакомых и пошлёт ей мнемон, а лет через десять все знакомые тоже очутятся здесь, так что её уделом станет Отработка. И она это понимает. Обижена, оскорблена, но ушла сама и по доброй воле не вернётся.

Больше всего в прошлой жизни Люда ценила прочность, основательность, надёжность. Профессия мужа, связанная с непрерывными разъездами, была ей что нож острый. И при жизни, и в посмертии, ей прежде всего нужен верный заработок. Не для себя, для сына… но теперь Илюшка далеко и в копейках её не нуждается. Вот и вся простая трагедия.

Последние годы Илья Ильич умудрялся едва ли не сутками сидеть, размышляя ни о чём, но сейчас уже через полчаса тело потребовало движения, а мысли потихоньку перешли к насущным делам. И всё же, словно оправдываясь перед самим собой за несуществующую вину, Илья Ильич упорно сидел, не ложась на диван и не вставая, пока не умудрился уснуть и не проснулся заполночь с затёкшими ногами и шеей.

Нужно было чем-то заняться, и Илья Ильич решил пересчитать лямишки, заработанные собственными боками и битой физиономией. Высыпал на стол многотысячную кучу монеток и замер, увидав, что поверх всего лежит новенький блестящий мнемон. Неужто древний шумер, или кем там был неудачливый стражник, мог тысячелетиями сохранять не разменянную монету? И неужели в древней Мидии и Ассирии мнемоны были точно такими же, что и сегодня?

Илья Ильич осторожно зажал монету между ладонями и облегчённо вздохнул. Мнемон был его собственный, пришедший совсем недавно. Лика, жена двоюродного племянника, которую он и видел-то раза два на больших семейных сборах, но которая теперь поселилась в его квартире, пытаясь со стула дотянуться до высоко приколоченной кухонной полки, подумала невзначай, как же восьмидесятилетний хозяин лазал на такую верхотуру? А так вот и лазал пока ноги держали, с табуретки… А потом перестал лазать. Не помню, что у меня там было напихано…

Лямишки Илья Ильич пересчитывать не стал, решив, что посмотрит, много ли ему будет прибывать мнемонов, и последующую жизнь станет планировать, исходя из полученной цифры. Сгрёб лямишки в кошель и замер, услышав, как в прихожей тренькнул звонок. Поспешно вскочил, побежал открывать, ожидая всего: хорошего и дурного.

На площадке насупленный и злой стоял гимнаст Сергей. Вид у него был неважнецкий, видать он только что выбрался из нихиля. Не иначе пешком шёл, двое суток.

– Илья где? – хрипло спросил он, не узнавая Илью Ильича.

– Нет его. И впредь не будет.

– Это же его квартира, – недоумевающе произнёс Серёга. – Вы кто такой?

– Отец.

Сергей потряс головой, недоумевая, как умудрился так чудовищно состариться мужчина, с которым его знакомили в кафе, но решив, что обманывать смысла нет, произнёс с чувством:

– Сука ваш сынок, ясно? Так ему и передайте, когда увидите. И пусть не прячется, я его всё равно найду!

– Его искать не надо, – миролюбиво произнёс Илья Ильич. – Он теперь в Цитадели служит. Угодно – лезьте на стену и говорите ему всё, что думаете.

– Да вы хоть знаете, что эта падла сделала?! – закричал Серёга. – Против своих пошёл!.. За такие дела брюхо вспарывать надо, а не разговоры разговаривать!

Ещё во время беседы с умницей Афанасием Илья Ильич решил, что никому и ни при каких условиях не станет выдавать несложной тайны взятия Цитадели и потому на выкрик Серёги отвечал спокойно, хотя и покривив слегка душой:

– А вас, милостивый государь, никто не просил туда лезть. Возможно вы позапамятовали, так я напомню, что кинувшись на стену, вы сбили с ног одного пожилого человека. Меня сбили. В результате, я остался здесь да ещё в таком непрезентабельном виде. И вы надеялись, что мой сын встретит вас с распростёртыми объятиями?

Было неловко врать простодушному Серёге, притворяться, будто тоже надеялся попасть в Цитадель, но другого пути Илья Ильич не видел. Если тайна Цитадели станет общей, стража на стенах начнёт меняться с удивительной быстротой, а значит, в скором времени кто-то скинет вниз и Илюшку. И самое главное, что в общем положении вещей это ничего не изменит. Так что пусть на стенах стоят рыжебородые, а среди них один аркебузир и один десантник с акаэмом – дразнящее доказательство, будто Цитадель можно взять штурмом.