– Для людей.

– Здесь нет людей. – Заученно повторил Гоголь. – Все умерли. Все!

Разговор слепого с глухим, состоящий из утверждений, всякое из которых вопреки смыслу и правилам грамматики, заканчивается безапелляционной точкой.

И тогда Илья Ильич задал вопрос, которого не должен был задавать:

– Скажите, а вам не кажется, что на самом деле вы умерли не в пятьдесят втором году, а в ту минуту, когда швырнули в огонь вашу книгу?

Сидящий вскочил, замахал руками, крылатка чёрным нетопырем забилась над плечом:

– Прочь! Прочь! Дьявол!

Почему-то Илье Ильичу почудилось, что сейчас его швырнёт словно от стен Цитадели, но всё же перед ним был не древний ассириец, а писатель, проникавший некогда в самые глубины человеческой души. И как бы ни калечила его жестокая болезнь, ударить ближнего он не может. Особенно ударить при помощи ненавистных денег.

Гоголь побежал, тоже без помощи лямишек и мнемонов, увязая ногами в рыхлом, побежал, как спасается человек от страшного и отвратного зрелища. Илья Ильич молча смотрел вслед. На сердце было страшно и отвратно. Ещё какая-то часть души скончалась в эту минуту.