Зато секс Лилианы Браун оказался виртуозным, чего никак нельзя было предполагать, глядя на её замороженную внешность. Сначала эта особенность сильно привлекала Илью Ильича, но с течением времени акробатические этюды в постели малость поднадоели, и напоминали уже не любовные игры, а производственную гимнастику, до которой Илья Ильич никогда не был охотником. Впрочем, главную свою задачу: вымывать из головы вредные размышления о смысле жизни – подобного рода семейная жизнь выполняла успешно. Как говорится, регулярный жидкий стул есть свидетельство твёрдости духа. То же можно сказать и о многих иных регулярных вещах.
Контактов с Людмилой не было ни малейших, об Илюшке – ни слуху, ни духу. При жизни коптел один, и после смерти – то же самое. Раз в году, в после родительской субботы, когда появлялась пригоршня шальных лямишек, Илья Ильич отправлялся к уйгуру и проводил вечер в обществе Афони, который каждый раз встречал его радостными криками. Из воздуха добывалась четверть Смирновской, уйгур приносил сибирские деликатесы, за которые каждый платил из своего кармана. Вечер заканчивался громким пением «Глокой куздры», в которой с течением времени появилось больше десятка куплетов:
Ежели куздра, вдруг будлать не станет бокра, Будет бокр не будланутый, что уже вовсе неприлично…
С Лилианой они тоже иногда выходили в свет, куда-нибудь в итальянский или испанский сектор Города, где не было знакомых ни у него, ни у неё. Почему Лилиана так заботилась, чтобы никто случайно не прознал об их связи, Илья Ильич понять не мог. Уж кажется, не дети, если суммировать годы настоящей жизни с годами нынешнего посмертия, то каждому будет под сто. В таком возрасте можно не стесняться досужих пересудов, однако авторитет княгини Марьи Алексевны был для американки непререкаем.
Во время этих культпоходов каждый платил сам за себя. Сначала подобное равноправие раздражало Илью Ильича, который был твёрдо уверен, что за даму обязан платить мужчина, но в этом вопросе он встретил столь же твёрдое убеждение, что дружба дружбой, а табачок врозь. Можно гулять вместе и старательно заниматься сексом для взаимного удовольствия и пользы здоровью, но кошелёк у каждого свой, и сколько там лежит мнемонов – никого не касается. С течением времени Илья Ильич начал разделять эту точку зрения, поскольку мнемоны стали для него большой редкостью, и платить за даму он уже не мог бы при всём желании.
По американским меркам дом у Лилианы был более чем скромен: две не слишком больших комнаты, в одной из которых располагалась столовая (она же гостиная), во второй – спальня, где и проходила большая часть свиданий. Спартанская простота убранства говорила о том, что Лилиана тоже не слишком богата. Так или иначе на поддержание в порядке всякой вещи приходится выделять деньги. Это в реальной жизни с безделушки достаточно временами стирать пыль и она будет храниться вечно. Тут – не потратишь полагающейся лямишки – сама вещица пылью развеется. В кварталах Отработки тому масса примеров.
Какие-то безделушки были и у Лилианы. Человек, живущий благодаря чужой памяти, не может не ценить собственные воспоминания и просто обязан хранить сувениры и сувенирчики. Исчезновение дорогих сердцу вещичек предшествует гибели самого человека. Потому и стоят на комодах и в сервантах декоративные чашки, самодельные подсвечники, лежат в шкатулках брошки и колечки, которые никогда не надеваются в качестве украшения, но берегутся пуще зеницы ока. Какие именно воспоминания связаны у Лилианы с румяной пастушкой саксонского фарфора, и что за фотографии скрываются в семейном альбоме, Илья Ильич не знал, а сама Лилиана рассказывать не посчитала нужным. Разговаривали они на какие-то странные темы, Лилиана рассказывала о своём парикмахере, о пасторе методистской церкви, о какой-то Элизе, чья глупость не знает границ. О себе – ни полслова. Мой дом – моя крепость, – поговорка английская, но и американцы частенько ей следуют. Илья Ильич даже не узнал, была ли замужем его подруга, есть ли у неё дети и, вообще, кто присылает мнемоны почившим в бозе гражданкам Соединённых Штатов.
Соответственно, и сам Илья Ильич не особо распространялся о бывшей жизни. Кое что, конечно, рассказывал, даже имена называл, так что Лилиана обогатилась ещё одним заблуждением, полагая, что Людмила и Любаша – разные формы одного имени. Илья Ильич чуть было не ляпнул, что и Лилиану следовало бы добавить в этот список – до кучи, но вовремя прикусил язык.
Чтение, прогулки и еженедельные (а то и дважды в неделю) секс-рандеву – вот и всё, чем наполнял Илья Ильич посмертное существование, в которое он прежде не верил, которого не просил, но привык к нему чрезвычайно быстро. Прогулки были непременно пешими, то бишь, безо всякого срезания углов. Всё равно торопиться некуда. Зато в одиночестве или под руку с Лилианой Илья Ильич побывал на всех карнавалах, маскарадах и праздничных шествиях, что бывали организованы для развлечения скучающих горожан. Ещё одним достоинством Лилианы было то, что оказавшись под маской и не рискуя быть узнанной, она немедленно сбрасывала всю свою чопорность и выплясывала такое, что каблуки дымились.
В каждом секторе раза два в год случались праздники, выбивавшие жизнь из привычной колеи. Районы, прежде тихие, наполнялись гуляющим людом, гремела музыка, полыхали фейерверки, и каждая пядь свободного пространства покрывалась лотками, откуда расхваливали свой товар всевозможные офени. В обычные дни мелкие торговцы, а заодно и мошенники всех сортов, предлагающие прохожим спустить неведомо на что всю свою наличность, на улицах не показывались. И дело здесь не в запретах, просто арендная плата, от которой невозможно уклониться, оказывалась так высока, что торговать с рук было просто невыгодно. А в праздник все поборы такого рода отменялись, и мелкий частник торопился урвать свою лямишку. Не раз и не два, проходя по праздничным улицам, Илья Ильич вспоминал гимнаста Серёгу. Это ж сколько деньжищ он спустил, выставляя в будний день свой спортивный зал возле самых стен Цитадели?
Опять же, нищенство и назойливая реклама… В дни больших праздников они считались как бы частью антуража и отличались особой специфичностью для каждого городского сектора. А в будний день человек, которого достала бесцеремонная реклама, запросто мог слупить с рекламщика пару лямишек. И поскольку реклама и попрошайки надоели всем ещё в той жизни, то промысел этот оказался жутко убыточным и процветал лишь в дни торжеств.
