— И почему это все Гали — беленькие, а чуть Свет­лана — черная, как галчонок?

Девочка молча подняла на капитана огромные чер­ные, без улыбки глаза.

Странная маленькая фигурка. На вид — лет десять, не больше. А глаза старше, гораздо старше. Платье слишком короткое, давно из него выросла. Сверху надета вязаная старушечья кофта с какими-то необычными пу­говицами. Она слишком широка и длинна, доходит почти до подола платья. К этой нелепой кофте аккуратно под­шит белый отложной воротничок. Крупнокудрявые воло­сы — как широкая черная папаха над худеньким лицом.

Капитан придвинул к столу табуретку и сел. В избе ни одного целого стекла. За окнами кое-где еще дымятся кучи пепла и обгорелых бревен. Фронт уже передвинулся далеко на запад, деревня стала глубоким тылом — де­ревня или то, что осталось от нее... Около уцелевшего зда­ния школы — санитарные машины и сестры в белых ха­латах. Пожарище зарастет, дома отстроятся... Но эти детские глаза без улыбки!

Хозяйка поставила на стол чугунок с картошкой и ти­хо сказала:

 — Кушайте, касатики... Больше вас угостить нечем. Морщинистое лицо, бледно-голубые, будто вылиняв­шие от слез глаза...

 — Спасибо, мать, — ответил капитан. — Садись, мы тоже угощать будем. Ну-ка, Федя, чем сегодня богат? Подсаживайся, Ромашов.

Лейтенант с черными усиками сел на скамью у окна, молоденький белобрысый ординарец наклонился к веще­вому мешку.

На столе появились консервы и сахар, толсто нарезан­ные хлеб и колбаса.

Капитан сделал приглашающий жест.

Хозяйка сказала:

 — Спасибо вам... товарищи!

Она как-то особенно бережно выговорила это слово. Капитан опять повернулся к Феде:

 — Сладкого, сладкого дай! Ведь у нас шоколад был... Светлана, где же ты?

Но девочка, покосившись на стол, уже выскользнула из комнаты и стояла на крыльце, обхватив тоненькой ру­кой деревянные перила. Федя с запасом провизии в руках вышел вслед за ней и уселся на верхней ступеньке крыльца.

 — Садись сюда! — Он показал на ступеньку рядом. — Мы, товарищ капитан, здесь поужинаем. На свежем воз­духе.

 — Стеснительная она, — сказала хозяйка. Капитан спросил:

 — Внучка?

 — Нет, — понизив голос, ответила хозяйка. — Ее мать учительницей у нас... была. А отца еще в сорок первом году... на фронте.

 — У себя оставите?

 — Не знаю, как и быть. Сами видите, какая у нас жизнь. Я все хвораю. Да и учиться ей надо.

 — В детский дом нужно устроить.

 — Вот и я ей говорила: придут наши...

 — Странное дело, — сказал Ромашов, глядя в окно, — как будто мы сегодня в тылу и на отдыхе, а с Лебеде­вым уже что-то приключилось — успел в медсанбате по­бывать.

 — Какой Лебедев? — удивился капитан. — Наш Ко­стя? Так ведь он в штаб пошел, за документами.

Молодой белокурый офицер со свежей повязкой на руке шел, чуть заметно прихрамывая, через улицу от две­рей школы. Федя вскочил со ступеньки крыльца:

 — Товарищ младший лейтенант! Что это с вами?

Костя Лебедев вошел в избу, смущенно улыбаясь.

 — Что у тебя с рукой? — спросил капитан.

 — Пустяки, товарищ капитан. Возвращался из шта­ба... Там два домика в лесу стоят, на отлете. И вдруг бегут девушки: «Товарищ военный! У нас в погребе нем­цы!» Позвал ребят, взяли автоматы, кричим: «Хэнде хох!» Двое вышли, руки подняли, а третий, эсэсовец, гранату бросил.

 — Сильно задело?

 — Да нет, маленькие осколки.

 — Некстати все-таки, перед поездкой. Документы по­лучил?

 — Все в порядке, товарищ капитан. — Он вынул бу­маги и положил на стол.

 — Вот видишь, — сказал капитан, разглядывая доку­менты, — с сегодняшнего дня ты уже и не в дивизии. Ты в Москву уехал, нет тебя уже здесь, ясно? Зачем тебя в этот погреб понесло, не могу понять! Без тебя никак не обошлись бы?

Костя опять виновато улыбнулся. Капитан спросил:

 — А с машиной как?

 — Утром, в пять часов, заедут за мной.

 — Ладно. Садись. Поешь, отдыхай. Советую вы­спаться.

Хозяйка негромко сказала:

 — У нас в избе тоже эсэсовец жил. Офицер ихний.

 — Какой же он был? — спросил Ромашов.

 — Ничего. Он как-то даже лучше других. Никаких особенных зверств не делал. Спокойный такой...

Она замолчала, будто вспомнив о чем-то очень страш­ном. Все смотрели на нее.

 — Вот, помню, стоит как-то у крыльца, а на ступень­ках Светланка сидела и мальчик соседкин, еще поменьше. А он на них посмотрел и так спокойно-спокойно, даже как будто с жалостью говорит: «А ведь они не будут жить. Они нам не нужны. Нам ваша земля нужна, а люди нам не нужны». И пошел к себе в комендатуру...

Лицо капитана побагровело. Он стукнул по столу сжатым кулаком:

 — Врет! Гадина! Фашист! Будут жить наши дети!

Он резко отодвинул табуретку и заходил по ком­нате.

 — Светлана, пойди сюда! — Быстрым шепотом он ска­зал Косте: — Костя, будь другом, девчурка тут одна, си­рота, отца и мать убили. Захвати ее с собой в Москву, в детский дом устрой... Сделаешь?

Девочка уже вошла в комнату и остановилась около капитана. Он провел рукой по ее волосам:

 — Хочешь в Москву поехать, Светлана, в детский дом? Будешь учиться. Вот этот дяденька утром уезжает и тебя отвезет. Нравится он тебе? Поедешь с ним?

Теперь Светлана повернулась к Косте. Она увидела загорелое, румяное, совсем еще мальчишеское лицо и приветливые глаза, светло-карие, с теплыми золотыми искорками.

 — Поедешь?

 — Поеду.

 — Ну и прекрасно! Понравился — значит, все в по­рядке. — Капитан вынул трубку и чиркнул зажигалкой. — Я пойду пройдусь немного. А потом — спать. Заслужили.

Он вышел на улицу. Федя, стоявший у окна снаружи, сочувственно поглядел ему вслед.

 — Расстроился наш капитан, — сказал он хозяйке. — У него у самого жена и дочка неизвестно, живы ли, нет ли. Три года ничего о них не знает.

 — Его дочку Галей зовут, и она блондинка? — полу­вопросительно сказала девочка.

 — А ты откуда знаешь? — удивился Ромашов.

 — Так. Мне показалось.

 — Ишь ты! «Блондинка»! Слова-то какие употреб­ляет! — шутливо сказал Федя.