3) Оригинальный текст, на котором основывается официальная версия «Протоколов», попал в руки Сергея Нилуса. Этот последний сначала не хотел использовать его против евреев; напротив, он принес его царю с намерением дискредитировать эзотерическое движение при дворе, организованное Папюсом, господином Филиппом и другими посвященными. Но прежде он изменил язык, чтобы сделать документ более пылким, и, таким образом, лучше убедить царя. Когда Нилус покинул двор, изгнанный государем, он оставил текст в его новом состоянии. Таким образом, «Протоколы» потерпели неудачу в первоначальной цели скомпрометировать эзотерический кружок при дворе; но зато они послужили антисемитскому движению, ибо, если главной мишенью Нилуса были Папюс и господин Филипп, то нужно признать, что и евреи стали ею.
4) Официальная версия «Протоколов Сионских мудрецов», не будучи совершенно апокрифичной, скорее всего, как мы думаем, является переделанным текстом. Но за этими изменениями, как на палимпсесте или в некоторых отрывках Библии, можно найти следы оригинального текста. Ссылки на некоего царя, на папу, на международную Церковь или на Сион, вероятно, не слишком пригодились Нилусу; следовательно, он не сам их придумал, но раз они там были, а он был настолько несведущ, то у него не было никаких причин их уничтожить. Короче, если эти следы ничего не значили в еврейском контексте, то они возвращают себе смысл в контексте тайных обществ.
Впрочем, мы увидим, что они, главным образом, относятся к Сионской Общине.
В дальнейшем наши поиски осуществлялись во всех направлениях, и некоторые догадки начали проясняться, но «документы Общины» продолжали занимать в них основное место, причем все в той же форме маленьких брошюр, сданных в Национальную библиотеку, или более значительных работ, появляющихся регулярно в книжных магазинах.
Некоторые из этих произведений рассматривали события, относящиеся к концу XIX в., а именно: к Беранже Соньеру. Так, согласно одному «в достаточной степени подтвержденному документами» рассказу, священник не «случайно» нашел пергаментные свитки, спрятанные в его церкви; наоборот, они были переданы ему эмиссарами Сионской Общины, явившихся к нему с визитом в Ренн-ле-Шато и, по крайней мере, до конца 1916 г. они явно обращались с ним, как с их доверенным лицом, когда он вдруг страшно с ними поссорился, уточняет автор.
Если эта деталь точна, то она, бесспорно, по-новому освещает смерть священника в январе следующего года. Действительно, за десять дней до этого он себя прекрасно чувствовал, а затем мы теряемся в загадках по поводу заказа на гроб, который он сделал 12 января через свою служанку и доверенное лицо Мари Денарно. Кстати, один из «документов Общины», самый недавний и более обстоятельный, кажется, подтверждает эту версию. Согласно этому документу, Соньер был всего лишь пешкой, и его роль в тайне Ренн-ле-Шато была значительно раздута. Настоящим ответственным за эти события, происшедшие в маленькой деревушке, был его друг Анри Буде, кюре соседней коммуны Ренн-ле-Бэн.
Как мы видим, этот документ дает другое возможное объяснение тайне. Действительно, все свое богатство Соньер получил от Буде — в общей сложности 13 миллионов франков за период с 1887 по 1915 г.; он также был его советником в различной его деятельности, в работах по благоустройству деревни, в строительстве виллы Бетания и башни Магдала. Наконец, это он проверял реставрацию церкви Ренн-ле-Шато и был настоящим автором странной дороги из крестов, иллюстрированной версии или видимого выражения непонятной работы его сочинения.
Следуя все той же публикации Общины, Соньер не знал главного значения тайны, роль хранителя которой он исполнял вплоть до марта 1915 г., когда Буде, чувствуя приближение смерти, открыл ему ее. В подобном случае Мари Денарно могла быть агентом Буде; ведь инструкции свои кюре передавал Соньеру через служанку, и лично ей он отдавал все деньги или, по крайней мере, большую их часть, ибо, как мы узнали, между 1885 и 1901 гг. он, кроме того, заплатил епископу Каркассона 7655250 старых франков. А этот последний, как мы помним, отправил за свой счет Соньера в Париж с документами, и, если придерживаться этой версии, то кажется, что епископ был прежде всего помощником Буде, что при той системе церковной иерархии должно было создать ситуацию по меньшей мере необычную…
Что касается самого аббата Буде, то здесь возникает много вопросов. На кого он работал? Чьим интересам служил? Откуда у него была власть заставлять работать и молчать старшего по званию коллегу? Откуда шло финансирование, позволявшее ему предаваться такой расточительности?.. Ответа на эти вопросы нет, по крайней мере, четкого ответа; но существует один, неявный, и все тот же — Сионская Община.
Другая недавняя работа, черпающая информацию также из источников, закрытых для широкой публики, кажется, тоже склоняется в пользу этой гипотезы; речь идет о «Сокровищах золотого треугольника», опубликованных в 1979 г. Жан-Люком Шомеем.
По мнению последнего, многие вовлеченные в тайну Ренн-ле-Шато церковные деятели — Соньер, Буде, Оффе, его дядя из Сен-Сюльпис, епископ Каркассона и, возможно, другие — все принадлежали к франкмасонству «Шотландского ритуала». А оно, уточняет автор, во многих пунктах отходило от ортодоксального франкмасонства. «Христианское, герметическое и аристократическое», оно состояло не единственно из атеистов и свободомыслящих, но скорее наоборот, оно было глубоко религиозным и принимало всю социальную и политическую иерархию, божественный порядок и стоящее за всем этим существование великого космического начала. Наконец — в данном случае — очень значительный элемент — высшие степени этого франкмасонства соответствовали низшим степеням Сионской Общины.
Но, как мы уже знаем, это положение, несмотря на декларации Рима, не было несовместимым с верованиями католиков, якобитов XVIII в. или французских священников XIX в. Впрочем, и те, и другие, пройдя через папское осуждение, не перестали считать себя христианами, даже больше, чем сам глава Церкви, который упорствовал в отрицании достоинства их веры.
Итак, оставаясь относительно уклончивым, Жан-Люк Шомей также намекает, что незадолго до 1914 г. ассоциация, к которой принадлежали Буде и Соньер, слилась с другим тайным обществом. Не здесь ли следует искать объяснение любопытным намекам, касающимся некоего монарха, содержащимся в «Протоколах Сионских мудрецов», особенно если, как далее уточняет Жан-Люк Шомей, Сионская Община сама управляла всем, скрываясь за другой организацией?
Следовательно, нам надо было более серьезно изучить «Усадьбу Золотой Долины» ("Усадьба Валь д'Ор) — перестановка слогов в названии Орваль (Val d'Or — золотая долина). Это оккультное с политической окраской общество было основано около 1873 г.; оно имеет множество точек соприкосновения с другими своими собратьями по эпохе: понятие геометрических точек и священных мест, мистических истин, присущих всем великим мифологическим темам, интерес к происхождению человека, рас, языков и к символам, как в теософии — таковы основные элементы традиции «Усадьбы Золотой Долины», одновременно христианские, связывающие понятия священного сердца с дохристианскими символами, и, по примеру легендарного Ормуса, старающиеся примирить языческие и христианские таинства, придавая особое значение идеям друидов, навеянное частично Пифагором.
Кроме этих тем, уже слегка набросанных в своих трудах Анри Буде, «Усадьба Золотой Долины» имела свой собственный идеал, обрисованный Жан-Люком Шомеем в весьма туманных терминах — «эзотерическая геополитика» и «мировой этнархический порядок». Скажем в двух словах, что «Усадьба» мечтала создать в Европе XIX в. новую Священную Римскую империю, светское государство, где все народы будут собраны вместе и объединены больше общими духовными основами, чем экономическими, социальными или политическими. «Священное», «римское» и «имперское», но, может быть, не такое, как обычно представляется из этих слов, это идеальное государство осуществит одну старинную мечту человечества — пришествие Царства небесного на Землю, зеркало и отражение космического порядка, всеобщей гармонии и ее иерархии. Таким образом, будет выполнено наконец давнее обещание герметической традиции: «Внизу как наверху»; мечта менее утопическая в глазах Жан-Люка Шомея, чем об этом можно думать априори, и вполне представляемая в условиях конца европейского XIX в.
