Старец заканчивает свою речь.

— Имена Вэвэго и Багвилу сохранились в истории тома рядом с именами первых французских военачальников, занявших страну, а ваши имена, имена людей, первыми вошедших в священный лес, навсегда теперь связаны с именами Зэзэ, Вэго и Вуане.

Зэзэ встает в свою очередь:

— Во времена силы [25] в деревню пришла колонна стрелков; тот, кто командовал, потребовал к себе знахаря, и я представился ему. Он велел своим людям схватить меня и дать пятьдесят ударов кнута. Я не знал, за что. Очень долго я не мог ходить.

— Эгов! — подтверждают старейшины.

— Пришли вы. Никогда еще белые не говорили со мной так, как вы, никогда они не соглашались войти в мою хижину и есть вместе со мной. Я понимаю теперь, что времена переменились. Вот я и открыл вам наши тайны. Я больше не боюсь смерти. Вы можете теперь остаться в Тувелеу. Вы у себя дома.

Все старейшины встают и пожимают нам руки, по обычаю тома похрустывая пальцами, а затем расходятся по своим хижинам.

Сегодня вечером я пытаюсь вспомнить все подробности прошлой ночи.

Один образ, сначала смутный, настойчиво возникает в памяти: индейская деревня на берегу лагуны в верховьях Ориноко. Там тоже с наступлением ночи звук огромных труб из древесной коры наводит ужас на женщин и детей, обязанных запереться дома, пока мужчины кружатся вокруг большой хижины племени и заставляют говорить духов леса.

Еще одно, уже более близкое воспоминание. В прошлом году у палу, на покрытых илом и влаголюбивой тропической растительностью островах низменного побережья Гвинеи, однажды безлунной ночью меня разбудил оглушительный шум, настоящий шабаш. Я хотел выйти из хижины, но проводник, сидевший в темноте у двери, удержал меня:

— Ты не должен видеть этого. Это просто мужчины, которые хотят напугать билакоро.

Среди всех проявлений чувственного мира звуки играют важнейшую роль. Иногда скрип двери ночью, стук ставня, свист ветра производят большее впечатление, чем непосредственный вид реальной опасности. Нет ли в устойчивости подобных обрядов у всех примитивных народов какой-либо магической подоплеки?

Погруженный в размышления, я не слышу, как в хижину входят трое. В темноте я различаю только блестящие глаза Зэзэ, который смотрит на меня в упор. Вуане, наклонившись над лампой-молнией, говорит вполголоса:

— Старик очень много думал весь день, и он говорит: «Белые слышали голос Афви, позже они вместо со мной переступят второй барьер и увидят Великого Духа. Сейчас они должны узнать тайны лесной чащи, и Вуане будет их проводником. Я слишком стар, чтобы сопровождать их, но, если они позовут меня, я приду».

— Завтра, — заключает Вуане, — я поведу вас в Сагпау, страну колдунов, и вы сможете снять людей, превратившихся в камни от одного крика дьявола.

В мою правую ногу впился клещ. В тот день, когда нам уже нужно было идти, я обнаружил, что моя нятка сильно распухла. Пришлось срочно вернуться в Масента. Мы договорились: Вуане с моими товарищами отправятся в Сагпау через два-три дня, я же присоединюсь к ним как можно скорее. Сопровождаемый Вирэлем, я снова прошел, хромая, тридцать километров, отделяющих нас от Бофосу; местный шофер доставил меня в Масента. Военный врач в госпитале вскрыл нарыв, и через несколько дней я был уже в состоянии ходить, но еще не мог надеть сандалии.

Тони встретил меня в Бофосу; оттуда мы пошли прямо в деревню окаменевших людей. Идти босиком трудно, а из-за переходов через грязные болотистые речки часто приходится менять повязку. В каждой деревне ненадолго останавливаемся. Нас по обычаю встречают старейшины. В одной деревне нам показывают подвешенный к потолку хижины для собраний большой бронзовый колокол, украшенный изображением святого Георгия, поражающего дракона. Его нашли женщины, пришедшие к реке стирать белье. Сколько времени пролежал он в воде, как он сюда попал? Никто не знает.

— Это дьявол спрятал его в реке, — сказал нам один из тех немногих жителей, которые знают несколько слов по-французски.

Тропинка вьется вверх по склону холма. В знойном воздухе раздаются ритмичные звуки далеких тамтамов.

Прямо перед нами на холме с сухим треском валятся деревья: под звуки барабанов тома корчуют один из уголков бруссы для будущих посевов риса.

Плохие новости ждут нас в Сагпау: Вуане и мои друзья весь день спорят со старейшинами, которые делают вид, будто даже не слыхали легенды об окаменевших людях. Как могут они показать дорогу к месту, названия которого никто не знает?

— Но ведь это же Баназу, — несколько поспешно возражает Вирэль.

Старейшины удивленно переглядываются. Бапазу — тайное наименование, известное только блюстителям культа, и Зэзэ с некоторым сожалением открыл его нам. Они продолжают отрицать его существование, и их упорство вынуждает нас пока что уступить.

Все же нас поместили в просторной овальной хижине — гаропеле; Вуане объясняет, что она принадлежит очень знатному жителю деревни. Снаружи над дверью висят маленький лук-фетиш и связка гинзэ.

D углу стоит дротик с железным наконечником от гарпуна, похожий на те, которыми пригвоздили к земле труп колдуньи.

В глубине хижины — ствол дерева с зарубками. Он ведет на чердак под конической крышей — тома хранят там запасы риса и тыквенные бутыли с пальмовым маслом.

Поев, мы натягиваем гамаки. Топи прикрепляет свой напротив двери, а Жан — в глубине хижины. Между мной и Вирэлем, на площадке из утрамбованной земли возле степы, рядом с входом, Вуане расстилает свою циновку.

Он убавляет огонь в лампе и закутывается в одеяло.

Сегодня вечером я чувствую себя очень неспокойно. Кровь пульсирует в ране, заснуть я не могу и тщетно пытаюсь найти средство уговорить колдунов. Каменные люди интригуют меня. Уже у входа в Сагпау я неожиданно остановился перед чем-то вроде менгиров [26] из черного полированного камня. Один из камней, разрезанный пополам сверху вниз словно огромное яйцо, особенно поразил меня.

По словам Вуане, в большом священном лесу близ Сагпау деревья и лианы растут так густо, что продвигаться вперед можно только с помощью куп-купов. Когда-то, давным-давно, мужчины из деревни, теперь уже исчезнувшей, танцевали и пели под звуки тамтама, несмотря на запрещение духов. Тогда Афви испустил такой крик, что все они окаменели на месте.

Быть может, нам удастся открыть в самом сердце этой бруссы остатки мегалитической культуры, сходной с культурой острова Пасхи? Это еще один довод в пользу того, что нужно уговорить старейшин Сагпау помочь нам.

Легкий шорох над головой выводит меня из размышлений. Я внимательно смотрю на потолок, сделанный из циновок, уложенных на легкую решетку из тонких жердей. Там все неподвижно. Я стараюсь не слушать непрерывного шороха пальмовых листьев.

— Если бы я не подыхал от усталости, — говорит Жан, лежащий слева от меня, — я пошел бы наверх посмотреть, что там происходит.

Это заявление встречено молчанием.

— В конце концов это просто крысы, — добавляет он, как бы успокаивая самого себя.

По его тону можно попять, что он верит в это не больше меня. Я ничего не отвечаю. Мало-помалу шорохи становятся все более настойчивыми; меня охватывает глухая тоска. Кажется, что какое-то невидимое существо, слишком большое для этой хижины, проникло в нее, наполнило всю ее собой и теперь так распирает ее, что она вся скрипит. Уголком глаза я наблюдаю за своими товарищами. Все трое спят или но крайней мере притворяются спящими. Мое беспокойство усиливается. Я хотел бы приписать его приступу лихорадки, вызванной нарывом, но моя голова вполне ясна. Я просто разбит усталостью. Напротив меня спит Вуане.