Снова долгие дни ожидания в опустевшем Тувелеу, пока Зэзэ и Вуане справляются у знаменитых колдунов, как им быть дальше. Вынужденная бездеятельность становится невыносимой, и мы устраиваем нечто вроде амбулатории, в которой лечим порезы, венерические болезни, раны от разорвавшихся ружей местного производства, нарывы.

Сначала жители Тувелеу не очень-то доверяют нашему врачеванию, но нам удается вылечить несколько человек. Антибиотики — пенициллин или ауреомицин — оказывают молниеносное действие на не привыкшие к ним организмы, и с каждым днем все больше пациентов, главным образом женщин, приходит на «консультацию» к Жану Фиштэ, ловкость которого в обращении со шприцем выдвинула его на должность главного врача экспедиции.

Однажды вечером мы превращаемся в «неотложную помощь». К нам приносят мужчину, скрюченного и покрытого шрамами. Лицо и плечи — в открытых рваных ранах. Даже беглый осмотр показывает, что скрючен он от рождения. Но, кроме того, сегодня наш пациент упал с вершины пальмы.

Продезинфицировав раны и засыпав их сульфамидами, мы стягиваем их, как можем, лентами липкого пластыря (у нас нет хирургических скрепок). Раненый приходит в себя, а после стакана рома оказывается в состоянии говорить.

— Это уж третий раз он падает с пальмы, — поясняет Вуане.

Мы советуем раненому не повторять этих упражнений, которые ему, видимо, не удаются. Его левый глаз, не закрытый повязкой, выражает глубокую грусть.

— Он не может, это его занятие, — говорит Вуане, — Он сборщик плодов капустной пальмы.

Старейшины и знахари привыкли собираться в нашей хижине.

Даже в отсутствие Вуане мы можем вести с ними долгие беседы: почтенный старец Вуане Бэавоги слуишт нам переводчиком. Высокий рост, худощавость и благородство жестов, белые борода и волосы делают его немного похожим на фульбе. Еще в детстве, сразу после татуировки, он покинул деревню и нанялся на работу к белым. Со временем он стал доверенным лицом какого-то чиновника, сопровождал его во всех переездах по стране и теперь говорит почти на всех языках Гвинеи. После отставки Вуане Бэавоги вернулся в Тувелеу. Здесь все его уважают, удивляются его знаниям, хотя он и отказывается принимать участие в фетишистских праздниках.

Этому деревенскому скептику повезло больше, чем стрелку Ноэлю Акои: он живет без особых забот, воспитывая на свой манер внучат, целый рой которых всегда следует за ним, и присматривая за своим участком. Его изумляет паша аппаратура, особенно магнитофон, и он без конца расспрашивает нас о них, но не понимает ни нашего интереса к священному лесу, ни враждебного отношения знахарей к нам.

— Белые с их самолетами видят сверху все, что происходит, и знают уже все эти басни… Они не скрывают от нас своих секретов, мы должны открыть им наши.

К сожалению, не все тома разделяют эту точку зрения. Однажды вечером Зэзэ возвращается из очередного путешествия совершенно расстроенным. Даразу удалось убедить уже почти все население, что совершено грубое святотатство. Он уверяет, что мы засняли тайные обряды с единственной целью — открыть их женщинам и соседним племенам, что мы не сдержим ни одного из наших обещаний. Он хочет отстранить Зэзэ от участия в большой татуировке в Согуру и помешать нам присутствовать при этом обряде.

Искупительные жертвы и ритуальные приношения не умерили ярости наших противников, и я еще раз вспомнил предупреждение Проспера Зуманиги в Масента по поводу празднеств в Согуру.

…Чтобы видеть их, надо быть татуированным.

Мы не раз думали о том, чтобы пройти обряд инициации, и сегодня вечером решили сообща прямо поставить этот вопрос перед нашими друзьями-знахарями. Мы все хотим быть татуированными. Это испытание сблизит нас с тома и положит конец двусмысленному положению, которое становится все более тягостпым.

Как только Зэзэ и Вуане вошли в хижину, я решился:

— Ты говорил мне, что каждый мужчина, видевший Афви, должен быть татуирован. Мы тоже хотим быть такими.

Вуане остолбенел. Потом он взорвался:

— Это невозможно! Старик никогда не согласится!

Он даже не осмелился перевести мои слова.

Зэзэ положил руку ему на плечо, желая знать в чем дело. С первых же слов Вуане Зэзэ изменился в лице. Оба надолго застыли в молчании и ушли, не произнеся ни слова. Мы долго ждали их ответа, но они не возвратились.

Восемь дней подряд, утром и вечером, где бы мы ни встретились с Зэзэ или Вуане, мы заводили речь о татуировке.

Восемь дней подряд они вели нескончаемые разговоры со старейшинами деревни.

Их аргументы не лишены веса.

Никогда еще ни один белый не подвергался татуировке. Инициация связана с серьезным риском: некоторые тома не выживают. Что скажут другие белые в Масента или в городах, если произойдет несчастный случай? Кроме того, этот жест подчинения обычаям может либо примирить с нами наших противников, либо удвоить их ярость — они сочтут его высшим надругательством. Это палка о двух концах.

Мы вновь обещаем молчать и уважать данные нами обязательства. Мы идем на риск добровольно. Что бы ни случилось, знахарям не придется за это отвечать.

Но они упорно продолжают уклоняться от ответа.

— Я хорошо наточил свой нож, — говорит Вуане со странной улыбкой, — вам придется пострадать. Кожа белых не такая грубая, как у черных, а это и для черного нелегко.

Сегодня утром, войдя в хижину, он внезапно объявил:

— Вы будете татуированы этой ночью.

Блюстители культа приняли решение. На рассвете мы будем «пожраны великим духом».

Теперь уже Вуане весь день изводит нас. С каким-то садистским удовольствием он описывает различные фазы этой пытки.

Вечером мы идем за Вуане и Зэзэ в глубь священного леса к самому водопаду — его рокот заглушит наши крики. Я спрашиваю, сам ли Зэзэ будет татуировать нас.

— Нет, — отвечает Вуане, — старик теперь уже не делает этого, я работаю за него. Как окружной начальник в Масента, большой начальник белых, — тот ведь тоже не пишет сам, это делают за него другие.

Вэго будет присутствовать, чтобы держать нас и не давать шевелиться.

Мы стараемся шутить, представляя себе будущее испытание, но наш смех звучит фальшиво.

Мы долго готовим съемочную аппаратуру. Никто из нас не решается остаться наедине со своими страхами, и мы ложимся как можно позже.

Я ненадолго засыпаю, но вдруг просыпаюсь от страшного кошмара. Вуане, сойдя с ума, режет меня широкими взмахами ножа, а я не могу даже сопротивляться, так как Вэго со всей силой пригвоздил меня к земле; мои товарищи, окаменев от ужаса, ничем не могут мне помочь. Со сдавленным желудком, со стесненным дыханием я напрасно повторяю себе, что это лишь дурной сон, что татуировка — это не ритуальное убийство, что нет никакой реальной опасности. Больше я не в силах закрыть глаза.

Впрочем, я с непонятным удовольствием убеждаюсь, что ни один из моих товарищей не спит. Они вертятся с боку на бок, временами глубоко вздыхая. Я поворачиваюсь к Жану, лежащему в соседнем гамаке:

— Ты спишь?

Он приподнимается на локте:

— Нет, не больше твоего.

II в тишине ночи мы обсуждаем, как лучше всего провести киносъемку этой процедуры. Вскоре сюжет исчерпал, и каждый из нас возвращается к своей неизбывной тоске…

Я спрашиваю себя, который может быть час, когда раздается скрип: где-то дверь повернулась на своих деревянных петлях. Чьи-то шаги поскрипывают по гравию площади, приближаются к нашей хижине. Мы все четверо слышим их и встаем, едва лишь входит Вуане со свернутой циновкой под мышкой.

Не говоря ни слова, мы начинаем одеваться.

— Нет, — говорит Вуане, отбрасывая мою рубашку. — Без этого.

Мы только в шортах. Холод ночи охватывает голое тело. В темноте Вуане быстро ведет нас в сторону от деревни. У входа в священный лес он останавливается и зажигает лампу-молнию.