Майа и Ульрих очутились на другой стороне холма. Вниз по склону стояли палатки, дымились костры, а раскладные лотки ломились от всякой всячины. В отгороженных веревками загонах стояли подержанные автомобили. Ими торговали бородатые мужчины в бусах, шляпах с блестками, с серебряными браслетами на запястьях, громко зазывавшие покупателей. Здесь же бродили темноглазые женщины в ярких юбках, с лентами в косах, в серьгах и браслетах из серебра. Под ногами у них сновала тьма-тьмущая босоногих чумазых ребятишек.

Ульрих сосредоточился, выражение лица стало напряженным, с какой-то механической улыбкой. Мимо прилавков с товарами прохаживались молодые немцы, но они казались меньшинством среди обосновавшихся здесь чужаков.

В этих людях было что-то экзотическое. Такие лица с резкими, крупными чертами не встречались Майе вот уже лет сорок. Лица на все времена. Ковыляющие ноги, старческие пятна на руках, морщины на лбу, щеках и шеях. Женщины поседевшие и сгорбленные, как давно не горбились женщины во всем мире. Суровые, патриархального вида старики невольно приковывали взгляд своей естественной величавой походкой. В них было достоинство, которое привлекало и пугало одновременно.

А еще дети, толпы орущих маленьких детей. Странно было видеть такое количество детей, собравшихся в одном месте и в одно время. Десятки детей одной небольшой этнической группы – зрелище не для слабонервных.

– Кто эти люди? – спросила Майа.

– Цыгане.

– Кто, кто?

– Они называют себя ромалы.

Майа похлопала по уху.

– Мой переводчик, очевидно, не понял это слово.

Ульрих задумался.

– Это цыгане, – пояснил он по-английски. – Мы в большом лагере европейских цыган.

– Надо же. Никогда не видела в одном месте столько людей без медицинских документов. Я и понятия не имела, что в мире осталось так много цыган.

Ульрих вновь перешел на немецкий:

– Цыгане не редкость. Их просто трудно увидеть. Они по-прежнему кочуют и умеют не привлекать к себе внимания. Эти люди восемьсот лет были изгоями в Европе.

– А почему они и сейчас не похожи на всех остальных?

– Очень интересный вопрос, – откликнулся Ульрих, явно обрадовавшись, что она его задала. – Я сам часто размышлял об этом. Я бы мог узнать правду, если бы стал цыганом, но они не подпускают к себе гаджо, чужаков. Как тебе известно, мы с тобой оба гаджо. Ты американка, а я немец, но для этих людей мы одинаковы. Они сами по себе, изгои, воры, карманники, мошенники и анархисты. Они грязные люмпены, не пользуются средствами для продления жизни и не контролируют рождаемость. – Ульрих посмотрел на них с нескрываемым удовольствием, но его улыбка постепенно сошла с лица, а взгляд стал озабоченным и тревожным. – Однако все эти прекрасные качества не доказывают, что их жизнь уж так романтична и замечательна.

– Нет?

– Мы пытались продать им кое-что краденое, а они в свою очередь попытались нас надуть, – сказал ей Ульрих.

Мимо них прошли три цыгана, тащившие барашка. Вокруг них быстро собралась толпа любопытных, жаждущих зрелища «чужаков». Майе не было видно из-за спин стоявших впереди мужчин, но она услышала жалобное блеяние барашка и взволнованный выдох толпы. Они раздались следом за восхищенными возгласами и стонами.

– Они сейчас убьют это животное, – проговорила она.

– Да, так и есть. Они сдерут с него шкуру, выпустят кишки, наденут тушу на вертел и зажарят на костре.

– Зачем?

Ульрих улыбнулся.

– Затем, что жареная баранина очень вкусная. И если ты съешь немного баранины, это тебе не повредит. – Он сощурил глаза. – Поешь – сразу лучше себя почувствуешь и сможешь оценить это сомнительное удовольствие – убийство животных. Буржуи хорошо заплатят, чтобы съесть существо, убитое у них на глазах.

У подножия соседнего холма один цыган демонстрировал лихую езду на мотоцикле. Его старый и, несомненно, опасный мотор не был оснащен системой безопасности. Машина пыхтела, изрыгала искры, страшно грохотала, ее обволакивали сизые клубы выхлопного газа.

Цыган стоял на сиденье, положа руки на руль, взмывал на холм, спускался с него, бороздя колесами землю, и пролетал над железной бочкой. Он был в ботинках и кожаной куртке с металлическими заклепками, но без шлема.

Наконец он молча слез с мотоцикла, широко раскинул руки и сплясал джигу на мокрой разбитой земле. «Чужаки» сначала оцепенели от его бесшабашности, а потом бурно зааплодировали. Несколько человек швырнули на землю небольшие блестящие кружочки. Маленький цыганенок подобрал их с поникшей зимней травы, а герой тем временем умчался на своей раздолбанной машине.

– Что они ему бросили?

– Монеты, серебряные монеты. Цыгане – отличные кузнецы. Ты должна запастись серебряными монетами, если хочешь иметь дело с цыганами. Они используют монеты, смущая налоговиков и аудиторов.

– Черный рынок старых металлических денег, – вспомнила Майа. – Это классно, – со смаком проговорила она. – Klasse. Супер.

– Да. Сегодня мы обменяем нашу осточертевшую груду краденого на серебряные монеты. Их легче унести, спрятать, сохранить.

– И это будут настоящие серебряные монеты? Я хочу сказать, настоящие, подлинные европейские деньги?

– Посмотрим. Если какие-нибудь цыгане попробуют залезть к нам в карман или проломить голову, то, возможно, это настоящие монеты. А если нет, то, значит, нам подсунули бесполезные куски металла. Подделку. Фальшивку.

– Судя по твоим словам, эти ромалы – страшные люди.

– Страшные? А кто делает их страшными? – недоуменно отозвался Ульрих. – Они никогда не объявляли войну. Никогда не устраивали погромов. Никогда не глумились над другими. У них нет ни Бога, ни королей, ни правительства. Они сами себе хозяева. Поэтому они презирают нас, грабят нас и смеются над нашими правилами. Они чужаки и действительно живут вне общества. Я вор, ты нелегалка, но в сравнении с ними мы оба просто испорченные дети общества, жалкие любители. – Он вздохнул. – Мне нравятся ромалы, я даже восхищаюсь ими, но всегда останусь для них дураком гаджо.

Цыгане продавали бумажные цветы, вешалки, выбивалки для ковров, метлы, кокосовые циновки, одеяла, старую одежду, подержанные шины, автомобильные покрышки. На некоторых лотках предлагали любовные амулеты, лосьоны из трав и подозрительного вида насыщенные смеси из настоек. Похоже, что цыгане просто не могли прожить без своих старых машин, грузовиков и битком набитых крашенных разноцветной эмалью или посеребренных трейлеров. Они выставили напоказ даже древний ночной горшок, вычищенный, как музейный экспонат, и несколько лошадей в звенящей упряжи, словно они были готовы к настоящей лошадиной работе.

Шел оживленный торг, цыгане размахивали руками, почесывали бороды, но не сказать чтобы много товаров было продано. Более того, женщин, стоявших у лотков, по-видимому, это не слишком занимало.

– Ульрих, это и правда интересно. Но они что-то не проявляют особой коммерческой активности.

– А чего ты ждала? Цыгане не рассчитывают на успех. Они не деловые люди. Успешные и деловитые цыгане перестают быть цыганами.

– Не могу поверить, что их не волнует продление жизни. Что у них нет медицинских проверок и всего прочего. Почему? Почему они хотят так жить и так умереть? В чем тут причина?

– Ты очень любопытная, лапочка. – Ульрих скрестил на груди свои замшевые руки. – Так и быть. Я тебе скажу. Пятьдесят лет назад по всей Европе прокатилась волна цыганских погромов. Люди говорили, что грязные цыгане – разносчики заразы. Говорили, что цыгане нарушают карантин. И люди, абсолютно нормальные, цивилизованные люди, вооружились топорами и лопатами, цепями и железными прутьями. Они ринулись в цыганские гетто и цыганские лагеря, избивали ромалов, мучали их, насиловали их женщин и поджигали их дома.

Майа с ужасом смотрела на него во все глаза:

– Да, это были страшные времена. Ошибки, заблуждения...

– Никаких ошибок и заблуждений, – уверенно ответил Ульрих. – Расизм вечен и неистребим. Презирать других людей и желать им смерти присуще человеческой природе. Никого не надо этому учить. Люди сами начинают действовать, как только находят повод. – Голос его был задумчив. – Ты хочешь, чтобы я сказал тебе правду о цыганах? Это Европа, и сейчас конец двадцать первого века. Люди, стоящие сегодня у власти, были живы шестьдесят лет назад, во время эпидемий и цыганских погромов. Сейчас они не убивают цыган. Нет, сейчас если они вообще замечают цыган, то ведут себя фальшиво, нарочито сентиментально, как чувствительные снобы, которые делают вид, что покровительствуют уцелевшим отсталым племенам. Но если завтра начнется новая эпидемия, будут и новые погромы.