– По-моему, когда делишь свое тело с кем-то или с чем-то, кайфа больше, – заметила Бубуль, держа в руке тюбик с кремом. – Я вот не могу добраться, как ты говоришь, до собственных подошв. Пусть кто-нибудь из ребят помассирует мне ноги. Ребятам нужно побольше работать. А то они разленились на солнце.

– Ты стала лучше выглядеть, – сказала Бенедетта Майе. – И больше не должна ниоткуда убегать. Смотри на вещи проще, старайся все контролировать и держись к нам поближе. Поняла? Видишь, – она указала на бассейн, – неужели тебе не нравится? Такая красотища. И разве мы о тебе не заботимся?

– У меня слишком много проблем, – пояснила Майа.

– А я сама по себе проблема, – принялась убеждать ее Бубуль. – Я проблема. Так что не жадничай.

– Нам нужны проблемы и осложнения. Для нас это только к лучшему, – проговорила Бенедетта. – Проблемы создали нам имя.

– Ты до сих пор не знаешь, что такое проблемы, – возразила Майа.

– Наши неприятности сделали нас знаменитыми. Проблемы прибавили нам сил. Мы понимаем, какова эта энергия. Посмотри на нас! Мы лишились «Головы», но теперь мы отдыхаем у этого прекрасного бассейна, пока какой-то богатый глупый мусорщик оплачивает наши счета. Он думает, что мы особенные, потому что ищейки из полиции говорят, что мы опасны. Он богатый радикал. Разве не здорово, что на свете есть богатые радикалы? А мы шикарные молодые европейцы. И это радикальный шик. Ведь это и правда здорово, не так ли?

– Эпатируйте буржуев, – добавила Бубуль. – Скандальный успех. Старые игры – значит хорошие игры.

– Ты читала новости в Сети, Майа? Они называют нашу группу такими классными именами.

– «Дети-призраки», – угрюмо произнес Нико. – Терпеть не могу это название.

– Оно хорошо звучит по-французски, – не согласилась с ним Бубуль.

– А что плохого в кличке «Тусовка из “Головы”»? – не унимался Нико. – Мы всегда называли себя «Тусовкой из “Головы”».

– Неважно, как мы себя именуем, – поправила его Бенедетта. – Мы можем придумать какое-нибудь новое название. Мы творческие люди. Мы должны сами проводить свои рекламные акции. Мне нравится название «Иллюминаты».

– Это уже было, – по-прежнему упорствовал Нико.

– «Бессмертная молодежь», – предложила Бубуль.

– «Те, кто принимает Поля всерьез», – сказала Майа.

– «Богини-анархистки – разрушительницы космоса», – произнес Нико. – Плюс их бойфренды.

– «Подследственные», – втянулась в игру Майа. – «Потенциальные подсудимые».

– Какие-то дурацкие названия, – недовольно пробурчал Нико.

– Но все же лучше, чем у меня, – откликнулась Майа. – Я, сумасшедшая геронтократка на нелегальном положении, в конце концов испорчу вам жизнь.

Бенедетта аж присела:

– Какие глупости. И кто это говорит?

– Да любой так скажет. Потому что я сейчас тоже знаменитость. Пока никто не знал, кто я такая, моя судьба никого не волновала. Я могла делать все, что хотела, и никому до меня не было дела. А теперь – есть, и я в самом центре скандала. Я ваша пятая колонна, но у меня нет ваших благородных оправданий. Вы можете быть визионерами, фантазерами, но я – иностранка на нелегальном положении, растратившая ценные медицинские средства. – Майа прижала руки к груди. – После всего, что я сделала, мне сухой из воды не выйти. Я это знаю. Сама готова им сдаться, пусть меня арестуют.

Бенедетта задумалась.

– Наверное, ты полагаешь, что говоришь искренне и благородно, – неторопливо проговорила она. – Знаешь, ты не поняла нашу стратегию. Они конфисковали твой сетевой сервер и лишили нас доступа в твой дворец. Ну и что? Это ерунда, ведь теперь мы знаем наши возможности. Мы уже проникли в другие дворцы. Мы залезли в нутро к геронтократам. Старики больше не смогут от нас отделаться или спихнуть с дороги. Пусть только попробуют! Мы перевернем их мир вверх ногами.

– Нет, дорогая, это ты меня не понимаешь. Ты никогда не была геронтократкой, а я была. Им нет дела до твоей виртуальности. Им нет дела до сложных проблем с безграничным воображением. Они притворяются, будто им интересно, о чем ты думаешь. Потому что признаться в своем безразличии было бы невежливо. Но на самом деле никакие фантазии их не волнуют. Их волнует реальная жизнь. Их волнует ответственность. Они знают, что когда-нибудь умрут. Они знают, что ты будешь танцевать на их могиле. Они охотно простят тебе все твои поступки, пока у них хорошее настроение, и, в общем, они смирились с близкой кончиной. Но, дорогая, я-то не мятежница из будущего. Я бунтую сегодня. Я сейчас наступаю им на пятки.

– Майа, кончай болтать о политике по-английски и сделай то, о чем говорит Бенедетта, – попросила ее Бубуль. – Бенедетта на редкость хитрая и изобретательная. Ой, посмотри – Людвик. Он целует ее. – От волнения она перешла на французский.

Майа очень жалела о своем парике с переводчиком. Она потеряла его, когда бежала из пражской квартиры Жесковой. Она бежала, не думая о своих вещах, хотя не слишком о них и горевала. Больше всего ее огорчала пропажа фотографий. Ее снимки были неважными но лучшими из всего, что она сделала. Она аккуратно разместила их во дворце. Но теперь дворец принадлежал вдове.

Нико и Бубуль не терпелось увидеть Людвика, неожиданно стиснувшего в объятиях Ивонну. Они болтали и посмеивались. Даже Бенедетта проявила несомненный интерес. Если бы Майа даже переключила свое внимание на поток французских фраз, то, наверное сумела бы понять одно слово из десяти. Но без компьютерной установки в ухе эти молодые люди были от нее невообразимо далеки – поколение с иной культурой с другого континента. Поколение, отделенное от нее восьмьюдесятью годами.

По-своему она их знала: Поль, Бенедетта, Марсель, Нико, Бубуль, Юджин, Ларс, Жюли, Ева, Макс, Рене, Фернанд, Пабло, Люния, Жанна, Виктор, Берта, Энедуанна, которую обычно звали Геддой, сердитый бойфренд Берты – какое у него лицо! – Людвик, новый парень из Копенгагена, Ивонна, которая более или менее официально считалась девушкой Макса еще десять секунд назад, этот молоденький русский скульптор с двенадцатью пальцами, модный индонезийский тинейджер который так и рвался продемонстрировать свою ориентацию и недвусмысленно намекал на роман с братом Бубуль... Ее друзья были замечательны. Ей очень повезло, что она с ними познакомилась, застав их в той короткой, незрелой фазе, когда они в большей или меньшей мере были людьми. Они любили ее и любили друг друга. Но они любили друг друга, как должны любить друзья и возлюбленные, а их любовь к ней напоминала увлечение редкими и весьма наглядными старинными фотографиями.

Бубуль грациозно поднялась со своего лежака, улыбнулась сладкой улыбкой и отправилась подразнить Ивонну и Людвика. Нико двинулся вслед за ней, опасаясь, что она подшутит над ними бестактно, а еще потому, что хотел быть поближе к Ивонне. Язык тела многое говорил Майе. Язык тела был ветром, срывающим все покровы.

Бенедетта отбросила своими стройными длинными ногами раскинутое покрывало и повернулась к Майе:

– Знаешь, он посвятил Ивонне столько стихов, – с надеждой произнесла она, явно желая помочь друзьям. – Я чуть не плакала, когда их читала. Не могу поверить, что детская поэзия едва не заставила меня плакать.

– Бенедетта, тебе не надо ничего мне объяснять. Я одна виновата, что потеряла свой блестящий переводчик.

– А я хочу объяснить тебе, Майа. Я хочу, чтобы ты поняла.

– Я и так уже слишком многое и слишком хорошо поняла. – Она задумалась. – Бенедетта, есть одна вещь, которая мне еще непонятна. Почему у Поля нет любовницы. Я никогда ни с кем не видела Поля.

– Может быть, он слишком разборчив, – ответила Бенедетта.

– Почему ты говоришь «может быть»? Ты имеешь в виду, что ничего об этом точно не знаешь? – Она улыбнулась: – Неужели я разговариваю не с Бенедеттой?

– Не то чтобы мы не пытались выяснить, – ответила Бенедетта. – Конечно, мы все старались провести время с Полем. Кому же не хочется быть миссис Идеология? Кто бы отказался стать любимой девушкой гения? Так ведь? Быть тенью его героической личности. Я бы тоже хотела стирать Полю его грязные носки. Я хотела бы пришивать ему пуговицы. Для меня это жизнь. Разве не так? Мне хочется смотреть на дорогого Поля с молчаливым обожанием, пока он развивает свои теории четырнадцать часов подряд. Мне хочется, чтобы все они поглядели на меня и увидели, что я завладела его сердцем. И поумирали бы от зависти.