– У нее все время будут конвульсии, если ты не прекратишь, – заявила Бенедетта.

– Уж лучше биться в конвульсиях, чем перестать дышать, – ответил он, с силой оттолкнувшись.

Бенедетта опустилась перед ней на колени, и ее лицо исказилось от боли.

– Брось это, Поль, – сказала она. – Майа дышит. Я думаю, она в сознании. Неужели она сейчас умрет?

– Она чуть не умерла у меня на руках. Когда я вытащил ее из бассейна. У нее глаза закатились.

– Неужто она и десяти лет не проживет? Не бог весть какой срок, верно? Всего десять лет. Я знаю, она умрет, я похороню ее и буду оплакивать, но почему она должна умереть именно сейчас?

– Жизнь слишком коротка, – отозвался Поль. – Жизнь всегда будет слишком коротка.

– Мне хотелось бы так думать, – проговорила Бенедетта. – Я действительно на это надеюсь. Я верю в это от всей души.

Медицинская полиция отвезла ее в Прагу. Нужно было что-то сделать с обвинением, которое выдвинули против нее в Сети. Очевидно, большинство свидетельств находилось в Праге. Однако у Бюро доступа не было намерения ее арестовать. Полицейские из чешского Бюро доступа, судя по всему, с недоверием относились к греческим медицинским копам. Казалось, что в Европе существовало недоброе соперничество полицейских служб. Они сделали положенное, выяснили обстоятельства. И как только полицейские с первого этажа Бюро доступа разобрались в ситуации, Майа вызвала у них раздражение. Они пытались убедить ее забыть о поданном против нее заявлении. Советовали ей поскорее уехать в сопровождении медиков в какую-нибудь другую страну.

Перспектива провести еще несколько месяцев в больнице внушала ей отвращение, и она отказалась уезжать. Майа попросила найти Элен Вакселль-Серюзье. Они с явной неохотой согласились и дали ей номер телефона.

Она и Бретт сидели в зале ожидания, откинувшись в отвратительных розовых креслах из пластика. Через час сопровождавшие ее греческие медики тщательно проверили браслеты на запястьях и датчик на голове. Показания датчиков их удовлетворили, они ее покинули. После этого ровным счетом ничего особенного не случилось.

– Черт, это гораздо труднее, чем я думала, – призналась Бретт.

– Хорошо, что ты решила со мной пойти, Бретт. Я знаю, как это утомительно.

– Нет-нет, – возразила Бретт и поправила свои наглазники. – Быть вашим медицинским сопровождением – это настоящая привилегия. Я так тронута, что вы попросили ваших друзей мне позвонить и дали мне шанс. Просто потрясающий опыт. Меня всегда пугали начальники и разные большие шишки. Но я даже не представляла себе, что мы им по барабану. Вот уж кто презирает молодежь!

– Не в этом суть. Любой объяснит им, что я совсем немолодая. Возможно, причина в том, что я американка. Я хочу сказать, что даже в наши дни всегда неприятно иметь дело с людьми, находящимися вне закона.

Бретт сняла свои наглазники и посмотрела на ободранный интерьер.

– Я хотела бы ненавидеть вас, Миа, – сказала она.

– Почему? – удивилась Майа.

– Я всегда желала иметь все, что у вас есть. Я мечтала познакомиться с европейскими виртуальщиками. Это я хотела пройтись по подиуму. Вы украли мою жизнь. И вот теперь вы против них. Вы ударили им под дых. А я и мечтать не могла, что когда-нибудь ударю им под дых.

– Мне жаль, – отозвалась Майа.

– Я столько всего мечтала сделать. Но у меня не хватило смелости на какой-нибудь настоящий поступок. Я могла бы что-то совершить. Возможно. Вы так не думаете? Вы хороши собой, но и я не хуже. Вы спите с каждым, кто вам по вкусу, ну ладно, тут мы квиты, я тоже сплю с каждым, кто мне по вкусу. Я из того же города, что и вы. Мне двадцать лет, и я такая же энергичная, какой вы были в мои годы. Разве не так?

– Конечно так. Ты права.

– И кое-какие способности у меня имеются. Я могу делать одежду. А вы не можете. Ну что такое у вас есть, чего мне не хватает?

Майа вздохнула.

– Ну вот я сижу здесь, в полицейском участке. Быть может, ты мне все расскажешь?

– Вы немолоды. Ведь правда же? Вы украли мою жизнь, потому что вы старше меня и сильнее меня. Значит, вам это всегда легко удавалось. Я хочу сказать, возможно, вы были в панике, возможно, вы считали себя виноватой и мучились, возможно, вас даже до смерти напугал этот глупый зловредный пес с его проводами. Но даже когда вы не знали, кто вы такая, вы все-таки это знали. Вы в пять раз старше меня – и в пять раз сильнее. И вы по-прежнему не хотите уступать мне дорогу.

– В «Голове» собирались молодые люди. Такие же молодые, как и ты.

– Да, и вы им нравились, не так ли? Когда вы были в моем возрасте, они считали вас простушкой и дурочкой. А сейчас они думают, что я простушка и дурочка. А я такая и есть. Они предприимчивые, талантливые, по-настоящему изобретательные, и я могу лишь в щелочку смотреть на них и умирать от зависти. И вы в мои годы ничего бы иного не сделали. Лучше, чем у них, у вас не вышло бы, а скорее всего, получилось бы много хуже. Вы даже не захотели со своим бойфрендом поехать в Европу. Вы его бросили и вышли замуж за какого-то биотехника. И превратились в бюрократку, Миа.

Майа закрыла глаза и откинулась в уютном кресле. Все было правильно и все не так.

– Я не хочу, чтобы ты называла меня Миа.

– А я не хочу, чтобы вы называли меня Бретт.

– Ладно, зови меня Миа, если тебе так удобнее.

– Я ненавижу вас за то, что вы меня совсем, ну ни капельки не ненавидите. Вы просто взяли меня с собой, потому что я для вас вроде талисмана. Или вроде вашего грызуна. А вы даже и его не смогли сохранить.

– Грызун давным-давно сбежал от меня. А ты начала за мной шпионить.

– Вы и говорите-то, совсем как было принято сто лет назад! Должно быть, в этом мире все полные идиоты! Я имею в виду, стоит лишь посмотреть на вас, и все станет ясно. У вас ужасные волосы. Вы знаете, что у вас на шее длинные отметины. Нет, это не морщины, они бы не оставили вам никаких морщин, но, черт возьми, они неестественные.

– Бретт, перестань болтать всякую чушь. Сначала ты сказала, что я украла твою жизнь, а затем убеждаешь, что ты все равно не смогла бы ничего сделать. В чем же тогда твоя проблема? Допустим, что восемьдесят лет назад тебе все удалось бы лучше, чем мне. Но тебя в то время на свете не было. Ты не можешь романтизировать прошлое, которое не знаешь. Ведь я-то жила в этом прошлом, не так ли? Восемьдесят лет тому назад мы жили как дикари. У нас были эпидемии, революции, повальная смертность и финансовые кризисы. Когда я была молодой, люди убивали друг друга из ружей. В сравнении со всем, что творилось восемьдесят лет тому назад, мы сейчас обитаем в раю! А ты просто передернула мои слова и превратила все в бессмыслицу.

– Но, Миа, я не могу быть такой умной, как вы. Мне же только двадцать лет.

– Не плачь, умоляю тебя, не плачь!

– Мне двадцать лет, я взрослая. Но ничего важного я пока в своей жизни не сделала. У меня даже нет возможности доказать, что я дура. Подозреваю, что это и правда, так я и жила бы дальше, сознавая свою глупость. Занялась бы чем-нибудь, не стала бы соваться в виртуальность, жила бы серой мышкой, нарожала бы детей, может, еще за садом ухаживала или еще что-нибудь в этом духе. Но пока я не могу сделать даже этого. Не могу жить в большом безопасном мире, который вы для меня построили. Я ничего не могу в нем добиться.

Наконец-то в участке появились чешские полицейские. Их было двое. Не копы из сетевой службы, не медицинская полиция и не копы из сферы виртуальных миров. Очевидно, это были обычные пражские полицейские, городская патрульная служба. Они достали из своих розовых форм фонетические карточки и, говоря по-английски с сильным акцентом, ознакомили Майю с обширным списком гражданских прав. А затем объявили, что она арестована, и отвели в здание местной тюрьмы. Она обвинялась в нарушении законов об иммиграции и недозволенной деятельности.

Они вышвырнули Бретт из участка. Бретт орала и обрушила на них крепкую ругань по-английски, но чешские полицейские были терпеливы, твердо стояли на своем и вытолкали ее за дверь, а после взялись за дело. Майю раздели, дали ей унылое, застиранное коричневое тюремное платье. Полицейские не стали снимать мониторы ни с запястий, ни с головы.