– Перед медведем, конечно, – откликнулся Джемми.

– Да, перед медведем, который оставил свою берлогу, находившуюся, по всей видимости, наверху, где-то в горах Ратон, чтобы так же, как и я, взглянуть на мир и людей. Но мне было не до радушного приема посетителя. Парень подозрительно покосился на меня и проводил взглядом мой прыжок, который я вряд ли когда-нибудь смогу еще повторить и с помощью которого я отлетел далеко в сторону. Через секунду он набросился на меня. Это обстоятельство придало всем моим членам необычайную гибкость, а бегство показалось мне истинным удовольствием. Я гнал сам себя, как охотники гонят индийского королевского тигра, прямо к хикори. Вцепившись в его ствол, я в один миг оказался наверху. Теперь мне даже не верится, что в подобной ситуации человек может проделать такое.

– Вы были хорошим скалолазом? – больше утверждал, чем спрашивал Олд Шеттерхэнд.

– Да какое там! Стоит, пожалуй, принять во внимание, что мне, как слуге леса, пришлось обучиться лазанию, но все мое кровяное давление восставало против такого искусства. Если мне нужно подняться, к примеру, на стремянку, то у меня между ушей тотчас все кружится и вертится, и я никак не могу себя заставить сделать это. Все же, если позади тебя медведь, то не стоит долго спрашивать, вяжется ли лазание со здоровьем, или нет, а надо быстрее карабкаться наверх, со всей страстью, прямо как я тогда! К несчастью, как уже упоминалось, ствол дерева был слишком гладкий, и я не залез на самый верх.

– Увы! Это могло закончиться плачевно, ведь вы были без оружия. А что делал медведь?

– Нечто такое, что со спокойной совестью мог бы и не делать – он стал взбираться следом.

– А! Так, к вашему счастью, это был не гризли!

– Меня это не интересовало, ибо тогда для меня он был Медведем! Медведем! Я крепко вцепился в дерево и глянул вниз. И верно, этот бездельник поднялся во весь свой рост у ствола, обхватил его и медленно, но уверенно стал взбираться наверх. Процесс, похоже, доставлял ему огромное удовольствие, он удовлетворенно бурчал что-то себе под нос, напоминая то ли мурлыкающую кошку, правда, несколько подохрипшую, то ли трезвучие, построенное от ноты ми виолон-баса, когда оно выщипывается пальцами пиццикато108. У меня трещала от напряжения голова, гудело все тело. Медведь подбирался все ближе. Я не мог дольше оставаться на том же месте; мне нужно было лезть выше. Но едва я освободил одну руку, чтобы схватиться за ветку повыше, как тут же потерял опору. Хотя я смог быстро ухватиться за другую, все же земля-матушка не позволила своей жертве упорхнуть от силы тяготения. Я смог издать лишь короткий, полный страха вздох, а потом поехал вниз вдоль ствола с резвостью двадцатицентнерового стального молота, и с такой силой налетел на медведя, что он тоже сорвался вниз. Он грохнулся оземь, а я, подброшенный его тушей чуть вверх, опустился опять же на него.

Фрэнк рассказывал все это так живо, с выразительными жестами, что его слушатели боялись упустить даже мельчайшую деталь, ну и, кроме того, все это было смешно. Все хохотали в наиболее напряженных местах его рассказа.

– Ну, ну, смейтесь! – пробурчал Фрэнк. – А мне тогда было совсем не до улыбок. У меня возникло чувство, будто все части моего тела совершенно перестали мне повиноваться. На душе у меня стало пусто и глухо, так что в течение нескольких секунд я и не помышлял о том, чтобы встать.

– А медведь? – спросил Джемми.

– Не знаю, разобрался он в тот момент в своих мыслях или нет – я, к сожалению, не имел ни времени, ни должного благоговения сидеть с ним и собеседовать с глазу на глаз, как Ментор с Телемаком109. Возможно, у него на душе, как и у меня, было мерзопакостно, ибо он лежал так же тихо подо мной, как я безмолвно восседал на нем. Потом он вдруг собрался с силами, и это привело меня к осознанию моих персональных обязанностей. Я вскочил и помчался прочь; он за мной, то ли от страха, как я, то ли от жажды продолжить так внезапно завязанное со мной знакомство – этого я не знаю. Собственно, я-то стремился к дверям дома. Но на это оставалось очень мало времени, а медведь был слишком близко. Страх наделил меня быстротой ласточки! Ужас, казалось, удвоил или даже учетверил длину моих ног! Я несся вперед, как ружейная пуля, затем шмыгнул за угол дома и… угодил прямо в глиняную яму, по самые локти. Я забыл обо всем на свете, все смешалось: предо мной небо и земля, Европа и Америка, все мои знания и эта проклятая глина. Одним словом, я воткнулся в грязь, как скребок в тесто. А тут, рядом со мной, раздался такой, как выразится американец, мощный «slap»110, от которого я испытал толчок, словно от амортизатора железнодорожного вагона, а глина будто взорвалась у меня над головой. Лицо полностью покрылось грязью; только правый глаз еще что-то видел. Я развернулся и покосился на медведя, который вследствие своего легкомысленного темперамента забыл проинспектировать почву, как это положено, и, стало быть, прыгнул следом за мной. Была видна только его голова, но выглядела она ужасно. Если оба мои профиля были залеплены глиной, так же как и у него, то, конечно же, ни один из нас не мог претендовать на глубокое почтение со стороны другого. Три секунды мы любезно оглядывали друг друга; потом он отвернулся влево, а я – вправо, и каждый из нас с похвальным намерением достичь более приятных мест рванулся прочь. Естественно, у него со способностями выбраться из ямы дело обстояло получше, чем у меня. Я даже стал опасаться, что он, выскочив из глины, останется на месте, чтобы устроить мне осаду, но едва он достиг твердого грунта, как с бешеной скоростью помчался туда, откуда пришел, и исчез за углом, не удостоив меня даже взглядом. Farewell, big muddy beast!111

Хромой Фрэнк распалился не на шутку, жесты его становились все резче и нелепее. У многих уже от хохота сводило скулы, из глаз текли слезы. Теперь уже не один Фрэнк, а вся компания выглядела очень комично, если бы кто-нибудь мог взглянуть на нее со стороны.

– Да, веселенькое вышло приключение, – первым заговорил наконец серьезно Олд Шеттерхэнд, – а самое лучшее в нем – счастливый конец для вас, да и для медведя тоже!

– Уж конечно! – воскликнул Фрэнк. – Я же не какой-то пропащий! Когда медведь исчез за утлом, я услышал шум, как если бы опрокинулась какая-нибудь мебель. Но я махнул на это рукой, ибо был занят тем, что вытягивал себя из ямы. Эта работа стоила мне значительных усилий: глина оказалась очень вязкой, и я освободился от нее только благодаря тому, что позволил ей сожрать свой сапог. Выбравшись из ямы, я прежде всего должен был очистить лицо. А потому побрел за дом, где протекал ручеек, воде которого я любезно доверил все, что было совершенно излишним для моей внешней индивидуальности и могло быть немедленно удалено. Потом я, естественно, поспешил по следу зверя, чтобы увидеть, в каком направлении он сбежал. То, что он исчез, я считал делом само собой разумеющимся. Но бездельник не сбежал. Он сидел там под хикори и… усердно облизывался.

– Слизывал глину? Па! – с сомнением покачал головой Джемми. – Насколько я знаю повадки этого зверя, он сейчас же должен был залезть в воду.

– И не думал, потому что был разумнее вас, мастер Джемми. Медведь, как известно, обожает сладости. А разве кленовый сахар не так сладок, как любой другой?

– Я вас не понимаю. Рассказывайте дальше!

– Ну, я же упоминал о деревянных чанах, в которых густел кленовый сок. Медведь от авантюры был далеко не в восторге и теперь только и думал унести ноги как можно скорее. На пути у него оказался один из чанов, а у бедняги не было времени даже для того, чтобы обежать его; наоборот, он хотел его перепрыгнуть, но медведь-то все-таки не тигр! Он не перепрыгнул, а влетел прямо в чан и сбил его с подставки, на которой тот стоял. Поскольку сок уже достаточно загустел и издавал терпкий сахарный аромат, легкомысленный зверь напрочь забыл не только о своем крушении и о яме, но и обо мне. Вместо того, чтобы послушаться моего пожелания доброго пути и соблюсти содержащееся в нем предостережение, медведь беззаботно развалился под деревом, с огромным удовольствием слизывая сладость с глины. Он так глубоко погрузился в это приятное занятие, что даже не заметил, как я вдоль стены пробрался к двери и потом прошмыгнул в дом. Теперь, будучи в безопасности, я сдернул с гвоздя флинт. Разумеется, он был заряжен. Медведь сидел на задних лапах, и я мог целиться в него сколько душе угодно, я не промахнулся. Пуля попала зверю прямо в то месте, в котором, по мнению поэтов, скрыты все нежнейшие чувства, то есть – в сердце. Медведь вздрогнул, потом снова воспрянул, взмахнул бестолково передними лапами, после чего замертво повалился на землю. И… вследствие собственного легкомыслия и сладострастия, он прекратил, так сказать, свое бренное существование. Судьба все решает быстро, и любая глупость в конце концов карается, а кому в утренней заре пришли видения ранней смерти, тому во второй половине дня суждено скончаться от кленово-сахарной болезни. Это уж как пить дать, скажу я вам.