— Боже спаси! Вы ко мне хорошо относитесь. Я хочу помогать вам в охоте, я хочу, чтобы трудолюбивая вдова Шешока была моей женой. Я даже взял в свою палатку ее сына Шонку. Я хочу оставаться вашим верным другом. Но я же христианин, я молюсь на крест, и если происходит умерщвление людей при помощи яда!.. О, вы должны понять… Я не могу даже сдержать слез. Я всех их знал: и Джо, и Генри, и Билла, и Шарлеманя… Боже мой! Впрочем, петушиный боец Билл — исключение, он лучшего не заслужил. Но юный Генри!..

— Ты христианин, Том Без Шляпы И Сапог. Почему ты держишь у себя в палатке изображение человека, распятого на кресте? Зачем ты каждый День стоишь перед этим изображением и разговариваешь с ним? Зачем вы, белые люди, празднуете свою победу над этим человеком на кресте? Что он вам сделал? Он убил ваших воинов? Он заставил голодать ваших женщин и детей?

— О всевышний! Нет, нет! Он…

— Что же он? — раздался голос Хавандшиты.

— Он проповедовал мир и любовь. Он благословил хлеб наш!..

— И за это его убили?

— Но это не мы.

— Кто тогда? Может быть, мы?

— Ну что вы, нет! Все это очень сложно. Я так быстро не могу объяснить. Он принес себя нам в жертву, а что такое жертва — вы знаете.

— И что же? Вы хотите сохранять любовь и мир? Или нет? — спросил Четан.

— Я, конечно, хочу. И, несмотря на это, все время стреляют. Я не могу понять, почему это происходит. Это просто проклятье…

— Итак, вы будете продолжать убивать, а мы не должны защищаться?

— О боже! Я знаю, что вы правы, конечно, вы правы.

— Ну, если ты так думаешь, то я могу тебя успокоить. Джо, Генри, Билл и Шарлемань остались живы. Мы только отняли у них оружие, сняли с них одежды и сказали, чтобы они убирались туда, откуда пришли.

— О всемогущий!.. Да это замечательно! Ну а остальные?

— Остальных мы застрелили, чтобы они не мучились.

Том закрыл лицо руками. Он покинул площадку и вошел в свою типи. Скоро он появился снова и, видимо, пошел сменять дозорного у коней.

Старый жрец кивнул Четану и направился с ним к себе. Вероятно, он хотел услышать более подробное сообщение. Пока они шли, он задал юноше еще несколько вопросов, которых Матотаупа не расслышал, но ответ Четана, который говорил громче, чем обычно, он разобрал:

— Тачунка Витко и другие воины, — объяснил юноша, — вернутся только к рассвету. Тачунка сразу же направится к своим палаткам, на север, так как борьба с белыми здесь закончена.

Хавандшита и Четан скрылись в палатке жреца.

Из этого разговора Матотаупа понял, что Шешока и ее сын Шонка, которые жили в палатке Матотаупы после гибели его жены, теперь живут в палатке Тома, Тачунка Витко вернется только к утру и сейчас же уедет.

Кто же опекает палатку Матотаупы, кто обеспечивает пищей его семью: мать Унчиду, его дочь Уинону, малыша Харбстену. Об этом никто не говорил. Но перед палаткой Матотаупы все еще стоит шест с его трофеями, и, значит, другой воин туда не вошел. Вероятно, разные семьи заботятся о матери Матотаупы и его детях.

И Матотаупа решил пробраться в палатку матери.

Это было безумством, но для изгнанника жизнь потеряла цену. Она была для него не более чем пустяковая ставка в игре ради встречи с матерью. А Унчида была необыкновенной женщиной. Спокойная, умная, владеющая тайнами врачевания, — словом, самая уважаемая женщина поселка. И с тех пор как его изгнали старейшины, Матотаупа не смог с ней перемолвиться ни словом.

Унчида — это его совесть! Что думает она о нем, своем сыне?

Он решил побывать у матери, а утром снова спрятаться и тайно последовать за Тачункой Витко, чтобы заставить навсегда замолчать оскорбивший его язык.

Незамеченным он перешел ручей, миновав крайние типи, выпрямился во весь рост и спокойно пошел через площадь к своей палатке, так, как если бы она ему по-прежнему принадлежала.

Он открыл ее и вошел.

Внутри палатки было темно, слышалось дыхание спящих. Привыкшие к темноте глаза при слабом свете прикрытого очага различили детей и мать.

Дети продолжали спать, но мать Матотаупы, сон которой был чуток, проснулась. Она встала, не торопясь набросила на себя кожаное одеяло, спокойно подошла к очагу и слегка пошевелила уголья. Когда она подняла глаза, перед ней стоял Матотаупа.

При слабых отблесках огня сын смотрел на мать. Волосы ее стали совсем седыми, хотя она еще не видела и пятидесяти солнц. Она была худа, ее щеки провалились, глаза, казалось, стали еще больше, и в неподвижном взгляде ее виделось глубочайшее горе.

— Мать.

— Мой сын.

Матотаупа не находил слов, хотя знал, что долго оставаться здесь не может. Горло схватила спазма, и мать это почувствовала.

— Матотаупа, кого ты искал?

— Тебя.

— Меня?

— Да тебя.

— Что ты хотел мне сказать?

Только теперь изгнанник сумел найти нужные слова.

— Мать, я невиновен. Я никогда и никого не предавал. Я хочу это доказать. Что нужно сделать, чтобы мне поверили?

Женщина плотно закуталась в кожаное одеяло. Теперь, видимо, ей было трудно произнести ответ. Ее губы пересохли. Она приоткрыла было рот и снова закрыла. Наконец к ней вернулся голос.

— Матотаупа, есть один путь, один-единственный.

— Мать, есть путь?!

— Один-единственный.

— Говори! Говори!

— Убей того, кто тебя обманул. Принеси нам скальп Рэда Джима.

Матотаупа ужаснулся. Он молчал.

— Мой сын, убей! Принеси скальп на собрание старейшин!

— Мать! — почти беззвучно, словно выдохнул Матотаупа, но в тишине это прозвучало для женщины воплем отчаяния. — Только не это. Он так же невиновен, как и я, и он стал моим братом.

Женщина опустила веки.

— Он твой враг, Матотаупа, и он будет твоим убийцей! Убей его и возвращайся!

— Я никогда не был предателем, мать! Я не буду предателем и моего белого брата, Рэда Джима.

Женщина больше не отвечала. По ее телу прошла дрожь: так дрожит дерево под ударами топора.

— Мать…

Женщина молчала. Ее руки похолодели, как в ту ночь, когда Матотаупа покинул палатку и Харка последовал за ним.

— Где Харка?

— У сиксиков. Там он станет великим воином.

— Врагом дакота!

— Да! — крикнул Матотаупа так, что дети зашевелились в постелях.

Уинона открыла глаза.

Мать и сын стояли друг против друга.

— Это твой единственный путь, — прошептала женщина. — Возвращайся к нам…

— Замолчи! Не смей повторять! Вы хотите сделать меня койотом, предателем! Я никогда не был и не буду им!

Мать сникла. Она ничего больше не слышала и не видела — ни сына, ни вспышек пламени в очаге. И она, и Матотаупа словно отгородились от мира и не слышали, что происходит вокруг них, они вслушивались только в самих себя, видели только друг друга. Они не слышали топота коней, негромких голосов, и оба вздрогнули, когда откинулся полог палатки. Молодой стройный воин вошел, выпрямился и встал у очага. Это был Тачунка Витко.

Матотаупа повернулся, и они впились глазами друг в друга.

Мать неподвижно стояла у очага. Угли светились ровным огнем. Уинона не двигалась на своем ложе, но ее широко открытые глаза были устремлены на отца.

— Не здесь, — наконец сказал Тачунка Витко. — Выйди вон!

Матотаупа даже не сразу уловил значение этих слов. Кровь стучала у него в висках, сбивала мысли, притупляла слух. И он уловил только последнее слово, дошедшее до его сознания: «Вон!»

«Вон» из своей собственной палатки!

«Вон» от матери!

«Вон» от детей!

«Вон» из поселка!

«Вон» из памяти друзей!

Отчаяние овладело им. Матотаупа схватил двустволку и размахнулся, чтобы раздробить череп Тачунки Витко. Приклад просвистел, но Тачунка успел уклониться, а сам Матотаупа потерял равновесие и покачнулся. И в то же время сильные руки Тачунки Витко обхватили его ноги. Матотаупа упал, как дерево, глухо ударившись о землю. Он тут же был скручен лассо и рванулся было в безумном порыве, но поздно…

Молча и не шевелясь лежал он вниз лицом. Глаза Матотаупы были закрыты, вокруг него было темно. Его голова болела, а члены, перетянутые лассо, постепенно немели. Его уши не хотели слышать, а глаза видеть. Он сам не знал, как долго он лежал, и вдруг что-то произошло. Были произнесены тихие слова, легкие ноги прошуршали по шкуре, лежащей на земле…