— Дальше, — продолжал шептать Хапеда, — сегодня ночью придет мой отец. Я должен дать ему какой-нибудь еды, но у нас в палатке ничего нет, а мать боится у кого-нибудь спросить, потому что Шонка и этот злой человек по имени Лэвис пригрозили меня убить. Ты должен мне помочь. В палатке Шонки, где живет Белая Роза, сестра твоей умершей матери, нет ни в чем недостатка. Иди к своей приемной матери Белой Розе, скажи, что ты голоден, и попроси у нее мяса!

— Я лучше бы откусил себе язык, чем стал попрошайничать. Да еще у жены паршивого койота.

— И все же сделай это, Часке.

— Хорошо, я сделаю это, хау.

Часке с тяжелым сердцем направился к палатке, где жила Белая Роза, к палатке, которая и для него самого служила пристанищем. Белая Роза, жена Шонки, всех в стойбище сторонилась.

В щель полога палатки виднелся свет, значит, огонь в палатке еще не потушен. Часке решительно шагнул внутрь, чтобы вдруг не отказаться от своего решения.

Белая Роза сидела у огня и вышивала пояс. Подняв взгляд, она заметила Часке, и так как тот молчал, она спросила:

— Чего ты хочешь?

— Мяса! — ответил Часке, и слово это прозвучало так, будто он его выплюнул.

— Поэтому-то ты и пришел в палатку?

— Да.

Пояс, который вышивала Белая Роза, выскользнул из ее рук.

— Для кого тебе нужно мясо?

— Не для меня. Разве ты не знаешь, что все голодают? Только в твоей палатке хватает еды.

Белая Роза снова окинула мальчика, вроде бы неприязненным взглядом, в то же время мучаясь от стыда. И вдруг она поднялась, достала четыре банки консервов, сунула их мальчику.

— Вот возьми! И я не спрашиваю, кому ты их даешь. — Она снова уселась к огню продолжать вышиванье.

Часке не мог произнести ни слова. Проворно, как ласка, выскользнул он со своей добычей наружу.

Белая Роза оставалась у огня. Она больше не работала. Руки ее праздно лежали на коленях. Куда был направлен ее взгляд, она и сама не знала. Ее мысли были в прошедшем, в тех временах, когда она была маленькой девочкой, подругой Уиноны. Она была тогда весела и счастлива. Когда Шонка взял ее в свою палатку, начались ее страдания. Он не пользовался уважением воинов стойбища; к жене своей он относился пренебрежительно. Уинона, сестра Токей Ито, стала чураться Белой Розы. Все презирали Шонку. Никто не разговаривал с его женой. Словно бы между ней и всеми остальными пролегла пустота, которая не пропускала ни слова, ни взгляда, ни жеста, ни улыбки. Даже сирота Часке, который принадлежал к палатке Шонки, редко в ней появлялся, а с тех пор как Шонка пошел на службу к белым людям, мальчик тоже перестал разговаривать с Белой Розой. Только теперь, обратившись за мясом, он впервые снова заговорил с приемной матерью.

Белая Роза не жаловалась мужу на свое безрадостное существование. Ела она мало, спала мало, захочется — поработает немного. И чувствовала она себя так, словно бы уже умерла, только мужчины и женщины рода Медведицы забыли ее похоронить. Когда Часке заговорил с ней, она испугалась. Когда ушел, она снова впала в свое уныние, из которого не видела выхода.

Мальчик поспешил к Грозовой Тучке, чтобы отдать ей жестянку с мясом. Сверкнувшие глаза девочки были ему благодарностью. Две банки предназначались Хапеде. Тайно, за пределами стойбища, в укромном уголке среди скал, передал он их ему. Последнюю банку он сохранил для матери Хапеда — Монгшонши и знал, что та поделится с Уиноной и Унчидой.

Чувствуя, что Белая Роза, жена Шонки, все же совершила какое-то доброе дело, Часке теперь, после долгого перерыва, пришел на ночлег к ней в палатку. Постель ему была приготовлена.

Стойбище затихло. Под звездным небом, среди пустынной земли уснули люди. Они спали так, как спят узники, голодные, усталые, преследуемые сомнениями, тревожными мечтами, в осуществление которых они не осмеливались верить, но и отказываться от которых тоже не могли.

Хапеда проскользнул в типи и улегся на свое ложе. Сон не шел к нему. Без конца думал о побежденном большом вожде Тачунке Витко, который теперь так же, как и он, Хапеда, должен жить по указке белых людей, думал об отце, который с гноящейся раной погибал в пустыне. Хапеда хотел отдать ему обе банки консервов, но Четанзапа взял только одну. В эту ночь не только Уинона видела сны, видел сон и Хапеда. Он видел, что Токей Ито жив и что он вернется, чтобы помочь своим.

Далеко от Бэд Ленд — «плохой земли», — на берегах Миссури, тоже было темно, и сверкали звезды. Когда миновала ночная пора и занялся день, мутная мгла не дала ему разогреться. Воды Миссури шумели вольно и спокойно, скрывая свое коварство. Осенние дожди давно поливали землю. Трава от ночных заморозков покрывалась инеем. На форту Рэндол готовился к отъезду отслуживший срок майор Джонс. В помещении, которое было обставлено для форта слишком комфортабельно, но для городской квартиры слишком скромно, миссис Джонс, супруга экс-майора, устраивала прощальное чаепитие. Она весело смеялась, взыскательно осматривала стол. Ее старая черная служанка устроила все очень мило. Чашки и тарелки на шесть персон, серебряные приборы, сияющие в белом свете, что проникал через поднятую раму окна, глянцеватое полотно камчатной скатерти. Назначенный час близился. Появился мистер Джонс. Он был в штатском. Супруга объявила ему порядок застолья.

— Твоей дамой будет кузина Бетти. Этого, Дик, не избежать…

Мистер Джонс был человек опытный в таких делах и покладистый. Кузина Бетти, состоятельная вдова, владелица мельниц, требовала внимания. Дик кивнул, не пытаясь возражать.

— Я не могла тебя найти и на свою ответственность пригласила господина Морриса, вместе с этим известным его постоянным спутником. Ты не возражаешь?

— А с ним Длинное Копье. Он будет прилично вести себя, не надо только слишком много уделять ему внимания и слишком много лить ему в чай рому. Такова уж причуда знаменитого художника таскать с собой повсюду этого шайена. Но воспитал он его неплохо. Ты поступила правильно, Китти.

Миссис Джонс была счастлива похвалой супруга.

— И еще шеф-инженер Браун. Он только вчера приехал, но приглашение принял.

— Это уж твой кавалер в застолье, Китти. Один из известнейших строителей Юнион Пасифик. Правда, говорят, рассказывать его о тех временах не заставишь…

Гости собрались. Когда мистер Джонс вознамерился представить их друг другу, оказалось, что художник Моррис и шеф-инженер Браун уже знакомы.

— Со вчерашнего дня? — не могла скрыть своего любопытства кузина Бетти.

— Не только со вчерашнего, — с улыбкой заметил Моррис; он сидел справа от полной, напудренной вдовы.

— О-о! Мистер Моррис? Мистер Браун? Так вы знакомы еще с этих страшных времен нашего Дальнего Запада?

Моррис ответил легким наклоном головы.

— Страшные времена, к счастью, миновали, — вмешался экс-майор Джонс. — У меня есть добрые вести из резерваций. Дакоты обузданы. Я думаю сформировать индейскую лагерную полицию.

— Вы стали агентом резервации? — спросил Моррис.

— Да.

— И вы взялись за такое дело! — театрально удивилась кузина Бетти. — В этакой глуши и такая ответственность! Случись что… Да ведь вы и жизнь свою подвергаете опасности!

— Приходится, — снисходительно улыбнулся Джонс.

— Мы уже открыли интернат для индейских детей, будем воспитывать цивилизованных людей, — объявила миссии Джонс, чтобы поддержать супруга. — Но многое еще надо сделать. Приходится позаботиться о кроватях, хотя эти дикари спят у себя дома прямо на земле. И все-то берешь на себя…

— Ну вот видишь, Китти, сплошные хлопоты, — сказала кузина Бетти. — Надеюсь, вы не переезжаете в эту агентуру?

— Что ты, Бетти, конечно нет! Мы едем в Сент Луис, где у нас дом. В агентуре у моего мужа будет надежнейший помощник.

— Сент Луис! Ну уж там-то я вас могу и навестить, — как бы облегченно вздохнула Бетти.

— Милости просим, — откликнулся мистер Джонс.

Джонс и Браун занялись ромом, Моррис — ватрушками. Длинное Копье, казалось, рассматривал золотисто-коричневый чай в чашке. Кузина Бетти почувствовала, что обязана прервать молчание.