Обоим сейчас было грустно, обоим хотелось, чтобы Энни опять была с ними. В новой черной шелковой блузке с белой отделкой мать казалась Полу сиротливой.

— Я, во всяком случае, никогда не женюсь, ма, — сказал он.

— О, все так говорят, мой мальчик. Ты еще не встретил свою суженую. Вот погоди годок-другой.

— Не женюсь я, мама. Я буду жить с тобой, и у нас будет прислуга.

— А, мой мальчик, говорить легко. Вот посмотрим, когда придет время.

— Какое такое время? Мне почти двадцать три.

— Да, ты не из тех, кто женится рано. Но года через три…

— Я все равно буду с тобой.

— Посмотрим, мой мальчик, посмотрим.

— Но ведь ты не хочешь, чтоб я женился?

— Не хотела бы я думать, что в твоей жизни не будет никого, кто бы тебя полюбил и… нет, не хотела бы.

— И, по-твоему, я должен жениться?

— Рано или поздно это суждено каждому мужчине.

— Но ты бы предпочла, чтобы это было позже.

— Мне будет тяжко… очень тяжко. Знаешь, как говорится:

Но дочь мне останется дочерью весь свой век.

— И, по-твоему, я позволю жене отнять меня у тебя?

— Ты ведь не можешь просить ее выйти замуж не только за тебя, но и за твою мать, — с улыбкой сказала миссис Морел.

— Пусть делает, что хочет, а только она не встанет между нами.

— Не встанет… пока не завладеет тобой… а тогда сам увидишь.

— Ничего я не увижу. Пока у меня есть ты, я не женюсь… нет.

— Но я совсем не хочу оставить тебя одиноким, мой мальчик, — вскрикнула она.

— А ты и не оставишь. Тебе сколько? Пятьдесят три! Даю тебе срок до семидесяти пяти. Мне стукнет сорок четыре, и я растолстею. И тогда женюсь на какой-нибудь степенной особе. Вот как!

Мать сидела и смеялась.

— Иди спать, — сказала она, — иди ложись.

— И у нас с тобой будет славный домик, и прислуга, и все будет очень хорошо. И может, на своих картинах я разбогатею.

— Пойдешь ты спать?

— И тогда у тебя будет небольшой экипаж. Представь… разъезжает маленькая королева Виктория.

— Говорят тебе, иди спать, — сквозь смех сказала она.

Сын поцеловал ее и вышел. Планы на будущее у него всегда были одни и те же.

Миссис Морел сидела, углубясь в свои невеселые мысли, — о дочери, о Поле, об Артуре. Она горевала из-за расставанья с Энни. Семья их так тесно связана. И она чувствовала, ей теперь непременно надо жить, чтобы быть со своими детьми. Ее жизнь так богата. Она нужна Полу, и Артуру тоже. Артур сам не знает, как глубоко он ее любит. Он человек минуты. Еще ни разу жизнь не заставила его осознать себя. Армия дисциплинировала его тело, но не душу. У него отменное здоровье, и он очень красив. Его темные густые волосы плотно облегают небольшую ладную голову. Нос у него какой-то детский, и в темно-голубых глазах есть что-то девичье. Но губы под каштановыми усами полные, красные, вполне мужские, и подбородок твердый. Рот у него отцовский, а нос и глаза в семью ее матери — людей красивых и слабохарактерных. Миссис Морел тревожилась за него. После своей безрассудной выходки он утихомирился. Но как далеко он вообще может зайти?

Армия ничего хорошего ему не дала. Он отчаянно негодовал на власть младших офицеров. Он терпеть не мог подчиняться, будто он не человек, а животное. Но у него вполне хватало разума, чтобы не брыкаться. И он всячески старался извлечь из своего положения все что можно хорошее. Он умел петь, был парень компанейский. Нередко случались и стычки, но то были обычные мужские проделки, они легко сходили с рук. И он недурно проводил время, хотя его чувство собственного достоинства было подавлено. Желая побольше получить от жизни, он полагался на свою внешность, на хорошую фигуру, благовоспитанность, приличное образование и не бывал разочарован. Однако и удовлетворения не находил. Казалось, что-то его гложет. Никогда он не знал покоя, никогда не бывал один. С матерью он держался смиренно и почтительно. Полом восхищался, любил его и чуть презирал. А Пол, в свою очередь, восхищался им, любил его и тоже чуть презирал.

У миссис Морел было отложено несколько фунтов, оставленных ей отцом, и она решила выкупить сына из армии. Он ошалел от радости. Точь-в-точь мальчишка на каникулах.

Ему всегда нравилась Беатриса Уайлд, а во время отпуска он возобновил с ней знакомство. Она была крепче его, выносливей. Они часто совершали вдвоем далекие прогулки. При этом Артур по-солдатски довольно чопорно подставлял ей для опоры руку калачиком, а она аккомпанировала ему на фортепиано, когда он пел. В эти минуты он расстегивал ворот гимнастерки. Он пел глубоким тенором, при этом краснел, и глаза его блестели. Потом они обычно сидели на диване. Казалось, он выставляет напоказ свое тело — мощную грудную клетку, бока, обтянутые панталонами бедра, — и Беатриса не была к этому равнодушна.

Разговаривая с ней, он любил переходить на диалект. Случалось, она вместе с ним покуривала. Иногда разок-другой затягивалась его сигаретой.

— Не, — сказал он ей как-то вечером, когда она хотела взять у него сигарету. — Не, так дело не пойдет. Лучше я поцалую тебя с дымком, коли ты не против.

— Я затянуться хочу, а вовсе не целоваться, — ответила она.

— Ну дак чего, будет тебе и затяжка и поцалуй.

— Хочу затянуться от твоего окурка, — крикнула Беатриса, пытаясь выхватить у него изо рта сигарету.

Он сидел, касаясь ее плечом. Была она маленькая и быстрая, как молния. Он едва увернулся.

— Поцалую с дымком, — повторил он.

— Ты противный скареда, Арти Морел, — сказала она, отодвигаясь.

— Поцалуй с дымком желаешь?

Солдат, улыбаясь, наклонился к ней. Лица их почти соприкасались.

— Не смей! — ответила она, отворачиваясь.

Он затянулся, сжал губы и потянулся к ней. Темно-каштановые подстриженные усики ощетинились. Беатриса глянула на его алые вытянутые губы и вдруг выдернула у него из пальцев сигарету и метнулась прочь. Он, вскочив за нею, выхватил гребенку из ее волос на затылке. Беатриса обернулась и кинула в него сигаретой. Он поймал сигарету, сунул в губы и сел.

— Противный! — крикнула она. — Отдай гребенку!

Она боялась, как бы не рассыпалась прическа, сотворенная нарочно для него. Стояла и придерживала волосы руками. А он спрятал гребенку у себя между колен.

— Не брал я ее, — сказал он.

Он говорил, посмеиваясь, и сигарета, зажатая в губах, вздрагивала.

— Врешь! — сказала Беатриса.

— Вот ей-ей! — со смехом отвечал Артур и показал ей раскрытые ладони.

— Ах ты, бесстыжий бесенок! — воскликнула Беатриса и кинулась в драку, стараясь отнять гребенку, а гребенка была у него под коленями. Она боролась с ним, тянула его за гладкие, туго обтянутые тканью коленки, а он хохотал и наконец, трясясь от хохота, повалился на диван. Сигарета выпала изо рта, чуть не обожгла ему шею. Под нежным загаром он залился краской и все смеялся, смеялся, пока голубые глаза его не ослепли от навернувшихся слез, горло перехватило и он чуть не задохся. Потом он сел. Беатриса вкалывала гребенку в волосы.

— Ты защекотала меня, Беатрис, — хрипло сказал он.

Белая ручка ее мелькнула, точно вспышка, и он получил звонкую пощечину. Он вскочил, свирепо на нее глядя. Они стояли и мерили друг друга взглядами. Понемногу щеки ее залились краской, она опустила глаза, понурилась. Артур сел, мрачно насупился. Беатриса прошла в чулан поправить прическу. Там она украдкой всплакнула, сама не зная почему.

Вернулась она, наглухо замкнувшись. Но то была лишь тонкая пленка, под которой бушевал огонь. Артур, мрачный, взлохмаченный, сидел на диване. Она села напротив, в кресло, и оба молчали. В тишине, точно удары, слышалось тиканье часов.

— Ты злючка, — почти виновато произнес наконец Артур.

— А нечего быть таким бесстыжим, — ответила она.

Опять они надолго замолчали. Артур посвистывал про себя, как посвистывает обычно мужчина, когда он обеспокоен, но хорохорится. Беатриса вдруг подошла и поцеловала его.