— По-моему, у Клары очень красивые руки, — сказал Пол.

— Да! Когда ты их нарисовал?

— Во вторник, в мастерской. Ты ведь знаешь, у меня есть уголок, где можно работать. Нередко я успеваю сделать все, что от меня требуется на фабрике, еще до обеда. И тогда всю вторую половину дня занимаюсь своим, а вечером лишь приглядываю за работой.

— Да, — сказала Мириам, перелистывая его альбом для набросков.

Минутами Пол ненавидел Мириам. Ненавидел ее, когда она наклонялась над его рисунками и сосредоточенно их разглядывала. Ненавидел ее манеру терпеливо его оценивать, будто он обязан отдавать ей отчет в каждом своем душевном движении. Встречаясь с ней, он ненавидел ее за то, что она им завладела не владея, и мучил ее. Берет она все и ничего не дает взамен, говорил он. Во всяком случае, не дает ни капли живого тепла. Вечно замороженная, не наполняет жизнью. Сколько ни пытайся до нее достучаться, все равно не достучишься, будто ее вовсе и нет. Она лишь его совесть, но не подруга. Он ненавидел ее исступленно и обращался с ней день ото дня безжалостней. Так тянулось до следующего лета. И все чаще он виделся с Кларой.

Наконец он заговорил. Однажды вечером он сидел дома и рисовал. Своеобразные у них сложились сейчас отношения с матерью, отношения людей, откровенно недовольных друг другом. Миссис Морел опять обрела уверенность. Пол не собирается связать себя с Мириам. Прекрасно, тогда можно держаться отчужденно до тех пор, пока он сам ей не откроется. В его душе давно зреет буря, и, когда она разразится, он вернется к матери. В этот вечер меж ними повисло странное тревожное ожиданье. Пол лихорадочно, машинально рисовал, пытаясь уйти от самого себя. Было уже поздно. Через открытую дверь прокрался аромат белых лилий, будто втихомолку бродил вокруг. Пол вдруг встал и вышел из дому.

Ночь была так прекрасна, что он готов был закричать. Тускло-золотой полумесяц опускался за черным платаном в конце сада, и небо неярко, сумрачно багровело. Ближе к дому поперек сада встала смутно-белая стена лилий, и казалось, воздух, как живой, колышется, переполненный их ароматом. Пол прошел мимо клумбы с гвоздиками, чей резкий запах перебил пряный, убаюкивающий аромат лилий, и остановился у белой цветочной стены. Они поникли, будто задохнувшись. Их аромат пьянил Пола. Он прошел дальше, к полю, хотел видеть, как зайдет луна.

На огороженном живой изгородью лугу настойчиво дергал коростель. Луна, все сильней краснея, быстро скользила вниз. Позади Пола крупные цветы наклонялись, будто окликали его. И вдруг его обдало еще одним запахом, каким-то вызывающим и резким. Оглядевшись, Пол обнаружил лиловые ирисы, дотронулся до чувственного зева, до темных, жадных разлапистых лепестков. Что-то он все-таки нашел. Ирисы стояли во тьме прямые, негнущиеся. Их запах был грубым. Луна исчезала за гребнем горы. Вот она скрылась; стало темно. Коростель все дергал.

Пол сорвал гвоздику и круто повернул к дому.

— Иди, мой мальчик, — сказала мать. — Тебе давно пора ложиться.

Он стоял, прижав к губам гвоздику.

— Я порву с Мириам, ма, — спокойно сказал он.

Мать посмотрела на него поверх очков. Он ответил прямым недрогнувшим взглядом. Долгое мгновенье они смотрели друг другу в глаза, потом мать сняла очки. Пол был белый, как полотно. Мужское начало взяло в нем верх, мужчина победил. Матери не хотелось слишком отчетливо его видеть.

— Но я думала… — начала она.

— Понимаешь, я ее не люблю, — сказал Пол. — Не хочу на ней жениться… так что я уйду.

— Но я думала, в последнее время ты решил соединиться с ней, — с недоумением сказала мать. — Потому я и молчала.

— Я решил… хотел… но теперь не хочу. Ничего из этого не выйдет. В воскресенье я с ней порву. Я должен это сделать, разве нет?

— Тебе лучше знать. Ты ведь знаешь, я тебе давно это говорила.

— Теперь я иначе не могу. В воскресенье я с ней порву.

— Что ж, — сказала мать. — Я думаю, это к лучшему. Но последнее время я думала, ты решил с ней соединиться, и я молчала, и продолжала бы молчать. Но скажу тебе, как говорила прежде, не думаю я, что она тебе пара.

— В воскресенье я с ней порву, — сказал Пол, нюхая гвоздику. Он взял цветок в рот. Невольно обнажил зубы, медленно прикусил цветок, рот был полон лепестков. Он выплюнул их в камин, поцеловал мать и пошел ложиться.

В воскресенье он сразу после полудня отправился на Ивовую ферму. Он загодя написал Мириам, что хочет пройтись с ней в поле, к Хакнелу. Миссис Морел была с ним очень ласкова. Он ничего не говорил. Но она видела, каких трудов ему это стоит. Однако необычная твердость в его лице успокаивала ее.

— Ничего, сынок, — сказала она. — Когда все это кончится, тебе станет несравненно лучше.

Пол быстро глянул на мать, удивленно и сердито. Он не нуждался в сочувствии.

Мириам встретила его в конце аллеи. На ней было новое платье узорчатого муслина с короткими рукавами. Короткие рукава открывали ее смуглые руки, такие покорные, вызывающие жалость, — слишком больно было на них смотреть, и это помогло Полу ожесточиться.

Мириам прихорошилась ради него, и такой свежестью от нее веяло!.. Казалось, она цветет для него одного. Всякий раз, как он взглядывал на нее, теперь уже зрелую молодую женщину, красивую, в новом платье, так горько ему делалось, словно сердце его, которое он держал в узде, вот-вот разорвется. Но он уже решил, решил бесповоротно.

Они сидели среди холмов, и он положил голову ей на колени, а она перебирала его волосы. Она чувствовала, сейчас он «не здесь», как она это называла. Часто, когда они бывали вдвоем, она искала его и не могла найти. Но сегодня она не была к этому готова.

Было около пяти, когда Пол сказал Мириам. Они сидели на берегу ручья, у подмытого края берега, где над желтой землей нависал дерн, и Пол отбивал его палкой, как всегда, когда бывал тревожен и жесток.

— Я все думаю, — сказал он, — нам надо расстаться.

— Почему? — удивленно воскликнула Мириам.

— Потому что продолжать бессмысленно.

— Почему бессмысленно?

— Бессмысленно. Жениться я не хочу. Вообще не хочу жениться. А если мы не собираемся жениться, продолжать бессмысленно.

— Но почему ты говоришь это сейчас?

— Потому что я принял решение.

— А как же тогда эти последние месяцы и все, что ты мне говорил?

— Ничего не могу поделать. Продолжать я не хочу.

— Я тебе больше не нужна?

— Нам надо расстаться… ты будешь свободна от меня, я — от тебя.

— А как же тогда эти последние месяцы?

— Не знаю. Все, что я тебе говорил, мне казалось правдой.

— Тогда почему же теперь ты изменился?

— Я не изменился… я такой, как был… только я знаю, что продолжать бессмысленно.

— Ты не сказал, почему бессмысленно.

— Потому что я не хочу продолжать… и не хочу жениться.

— Сколько раз ты предлагал мне выйти за тебя замуж и я не соглашалась?

— Знаю, но нам надо расстаться.

На минуту-другую оба умолкли. Пол яростно тыкал палкой в землю. Мириам понурилась, печально задумалась. Он неразумный ребенок. Он точно дитя, которое, вволю напившись, отталкивает и разбивает чашку. Она посмотрела на Пола, чувствуя, что могла завладеть им и добиться от него кое-какого постоянства. Но нет, она беспомощна. И тогда она воскликнула:

— Я как-то сказала, тебе всего четырнадцать лет… а тебе, оказывается, четыре!

Пол все еще свирепо тыкал палкой в землю. Но слова Мириам услышал.

— Ты четырехлетний ребенок, — гневно повторила она.

Он смолчал, но про себя подумал: «Прекрасно, раз я четырехлетний ребенок, на что я тебе нужен? Мне-то еще одна мать ни к чему». Но возражать не стал, оба помолчали.

— А ты своим сказал? — спросила Мириам.

— Маме сказал.

Опять долгое молчание.

— Так чего же ты хочешь? — спросила Мириам.

— Ну, я хочу, чтоб мы с тобой расстались. Все эти годы мы питались друг другом, пора с этим покончить. Я пойду своим путем без тебя, а ты своим без меня. И тогда у тебя будет своя, независимая жизнь.