Лери ни о чем не рассказывала Марку, не называла улиц, не объясняла назначение зданий или памятников, как будто Марк все сам должен был знать. Впрочем, он знал. Помнил памятью отца (за исключением последних восемнадцати лет), деда и прадеда. Ему нравилось узнавать виденное в полуяви недавнего сна: особняки знати на Палатине, бесчисленные портики и рынки, базилики, статуи, фонтаны. Лери почти не говорила и все время жевала конфетки – изюм в шоколаде. Но когда Марк попросил у нее пару конфет, презрительно фыркнула и спрятала пакетик в карман. Зато милого своего Друза конфетками угостила. Друз увязался за ними в Город, едва узнал, что они едут на Большой рынок покупать для Марка одежду. Он явился поутру в усадьбу с огромным букетом и ворохом мелких подарков. Увидев ухажера, Лери попыталась сделать вид, что рассержена визитом центуриона. Но изображала она это так старательно, что вряд ли смогла хоть кого-то убедить в своем равнодушии к Друзу. И меньше всего – его самого.
Перед тем как покинуть Итаку, Марк надел пояс-генератор, и все трое прихватили с собой парализаторы. Друз утверждал, что справится с обязанностями телохранителя. Но Марк ему не верил.
– Ну, есть на Колеснице хоть что-то подобное? – спросил центурион, указывая на Капитолий, когда поезд на магнитной подушке нес их по круговой ветке к главному рынку, что располагался на Эсквилине, и в воздухе в очередной раз возник мнимый двойник грандиозного храма.
– Как он может сравнивать их Париж и наш Рим, сам посуди, Друз? – пожала плечами Лери.
В самом деле, рабов если куда и отпускали, то разве что в лавочку в ближайшем городке. За двенадцать лет жизни на Колеснице ни в одном большом городе Марк не побывал. Не говоря о столице.
– Нет, я помню Париж Колесницы, Нотр-Дам, залитые огнями Елисейские поля и Триумфальную арку, – улыбнулся Марк. – Сам я не бывал там, конечно, но наш прадед два месяца провел на Колеснице. Я помню тот Париж, каким он был сотни полторы лет назад. Ты, Лери, тоже должна его помнить.
– Ну и как? – вызывающе спросил Друз.
– По-моему, Рим Лация выглядит куда скромнее.
Лери прыснула, а Друз нахмурился.
– Конечно, император может тратить триллионы на украшение своей столицы, ни перед кем не отчитываясь, – пробурчал он. – У нас же сенат считает каждый сестерций.
Друз, как и многие уроженцы Лация, предпочитал исчислять доходы и расходы в местной валюте, хотя повсюду были в ходу универсальные кредиты. Возможно, при этом Друз чувствовал себя богаче: курс кредита к сестерцию был один к десяти.
Поезд остановился. Пора было отправляться за покупками. Как ни странно, Марк почему-то ничего не помнил про посещения рынков. Ни одного сна на эту тему ему не снилось. Ничего из памяти деда или отца. Марк так старательно пытался выудить подробности из прошлого, что не заметил, как Друз и Лери вставили в уши похожие на зерна маисоли капсулы. Вставив, переглянусь, как заговорщики, и увлекли Марка под своды стеклянной галереи. Бесконечные трехъярусные аркады с двух сторон. Под каждой аркой какая-нибудь лавка. Торговали парфюмерией и одеждой, обувью, статуэтками, телеголографами, индивидуальными компами и инфокапсулами всех видов, драгоценностями…
– Костюмы! – услышал Марк крик и обернулся.
Рядом, кроме Лери и Друза, никого не было.
– Сорочки! Брюки! – вопили неведомые голоса.
– Золотые контактные браслеты с датчиками состояния организма, инфокапсулами, миникомпом, четыре линии связи, причем одна – межпланетная! – тараторил голос откуда-то с уровня прилавка.
– Парфюмерия! – раздалось чуть дальше, когда Лери остановилась возле одной из лавочек. – Духи…
Марк сделал следующий шаг.
– Тоги, – тут же замурлыкал чей-то чарующий голос.
Марк растерялся и отступил.
– Это что, кричит одежда? – изумился он
– Торговые чипы на каждой тряпочке, – улыбнулась Лери. – Вот смотри.
Она подошла к секции, где продавались платья.
– Летние платья! – раздался многоголосый хор.
Марк вздрогнул от этого вопля и попятился. У него заложило уши. В спину уже наперебой щебетали девичьи голоса:
– Ожерелья! Серьги!
– Эта тога как раз для тебя! – Перед Марком возникла голограмма юноши, одетого в белую тогу.
Марк не сразу сообразил, что голограмма изображает его самого. Виртуальный Марк поворачивался во все стороны, чтобы продемонстрировать качество ткани и показать, как красиво лежат складки.
– Обрати внимание на цвет! – доверительно нашептывала голограмма. – Ткань цвета густых сливок. Управляющий чип сохраняет складки сколь угодно долго.
– Белоснежная сорочка, как вершины альпийских снегов! – выкрикнула другая голограмма, пытаясь оттеснить первую.
– Снега альпийских вершин… – автоматически поправил свою копию Марк. И невольно отступил.
– Ботинки! Тебе нужны ботинки! – взвыли сразу несколько голосов возле его ног. – Синтезатор тут же изготовит ботинки по образцу для твоих ног, доминус. Что ты предпочитаешь? Адаптивные башмаки или легкие скороходы? Сандалии? Старинные кальцеи? Солдатские калиги?
Вдалеке басили десятки других голосов:
– Скафандры для прогулок в открытом космосе. Если ты собрался подняться на планетарном лифте, зайди к нам!
Марк пошатнулся и грохнулся в обморок.
Бывший раб еще не научился управлять своими видениями. Сны памяти врывались в его сознание внезапно, события мелькали перед глазами, но порой происходящее оставалось непонятным: сон снился где-то с середины, начало было скрыто завесой прошлого, досмотреть до конца эпизод тоже зачастую не удавалось. Марк просыпался, досадуя на краткость и бестолковость видений. Днем, по дороге домой, когда Друз нанял для них флайер, Марк, сидя на заднем сиденье подле сестренки, во сне отчетливо увидел свой кабинет. Тогда он принадлежал отцу. Префект Корвин сидел в кресле, а напротив него расположился наварх Корнелий, кудрявый черноволосый кареглазый здоровяк. Никогда бы Марк не узнал в этом человеке, полном сил, нынешнего наварха с налитыми кровью глазами, с больным отечным лицом.
– Они уничтожат меня, Корвин. Сенаторы набросились на меня, как озверевшие от крови кайманы Лемурии. И лишь за то, что я честно служил Лацию. Разве я думал о себе? Разве для себя я пять стандартных лет провел на «Камилле»? Но все забыли об этом… Все…
– Я помню, – сказал префект Корвин сухо. – Только слово «честно» в данном случае не подходит. Я бы сказал на твоем месте: старательно.
– О да! Политики и журналисты обожают игру в слова. Теперь все зависит от тебя. Фабии хотят уничтожить меня и брата. Им очень нравятся наши поместья на Петре и рыбные заводы на спутнике Волчицы.
– Корнелий, мы никогда не были друзьями, – заметил Корвин.
– И все же… Ты один можешь меня спасти.
– Двадцать лет тебе хватит? – задумчиво спросил Корвин.
– Что? – не понял наварх.
– Двадцать лет тебе хватит на то, чтобы загладить совершенное?
Наварх вскочил. Глаза его метали молнии.
– Корвин! Мне не нужно ничего заглаживать. Ни-че-го!
Префект усмехнулся. Марк почувствовал, как улыбка тронула его губы.
– У тебя есть двадцать лет, чтобы над этим подумать. И понять, что делать.
Марк проснулся, когда наемный флайер опустился перед воротами их усадьбы.
– Кажется, мы вовремя, как раз к обеду, – засмеялся Друз.
Пошатываясь, как пьяный, Марк прошел к себе и упал на кровать, сорвал тяжелый неудобный пояс и швырнул в угол. Все равно батарея давно разрядилась. То, что происходило с ним, казалось чудовищным. Весь груз бесчисленных бед, тайн, нарушенных запретов, убийств рухнул на него неподъемной ношей. Ему даже не хотелось досматривать окончание сна. Хорошо бы вообще хоть однажды заснуть и не видеть снов, как не видел их Марк прежде, когда был рабом.
Его охватило отчаяние. Да, он обрел генетическую память. Что из того? Марк думает, как раб, и действует, как раб… Он никогда не будет так уверен в себе, так невозмутим, как Флакк. Бывший раб будет вечно оглядываться, озираться и спрашивать себя: правильно ли я поступаю или опять моя рабская душа пробудилась?.. Напрасны попытки забыть свое прошлое на Колеснице. Патриций не забывает. Ничего и никогда.
