— Еще бы! — говорю я. — А лошадка какова! (Я вижу, он смотрит на нее.)

— Ей нет и восьми! — добавил я, оглаживая ее передние ноги.

(Честное слово, нет на свете человека, который бы меньше знал толк в лошадях, чем я, но я слышал, как мой приятель, у которого мы взяли напрокат фаэтон, говорил, что лошадке восемь лет, вот я и сказал с понимающим видом «нет и восьми».)

— Нет восьми? — переспросил он.

— Нет и восьми, — говорю я.

— Отлично, — говорит он. — Сколько же вы просите за все?

— Чтоб не торговаться, моя первая и последняя цена за весь комплект — двадцать пять фунтов!

— Очень дешево, — говорит он и смотрит на меня.

— А то нет? — отвечаю я. — Я же вам сказал, отдаем за бесценок! Так вот, чтобы попусту не болтать, мне надо поскорее сбыть, потому и цена такая. Я и дальше пойду вам навстречу: можете уплатить мне сейчас половину наличными, а на остальное нацарапаете мне расписку.

— Это что-то очень дешево, — говорит он опять.

— Еще бы не дешево! — говорю я. — Садитесь и испробуйте сами, и — по рукам! Давайте прокачу!

И что же вы думаете — залезает он в фаэтон, мы тоже, и покатили по дороге. Я ведь должен был показать его одному железнодорожному служащему, которого мы посадили у окна в трактире, чтобы он его нам опознал. Но тот растерялся и не мог сказать, он это или не он — а по какой причине? Могу вам объяснить: хитрец, понимаете ли, сбрил усы.

— Славная лошадка, — говорит он, — рысистая; и фаэтон легок на ходу.

— На этот счет можете не сомневаться, — говорю я. — А теперь, мистер Файки, поведу я с вами дело напрямик, чтобы вам не тратить время зря. Я не кто иной, как инспектор Уилд, и вы арестованы.

— Нет, вы шутите? — говорит он.

— Отнюдь не шучу.

— Так сгореть мне на месте, — говорит Файки, — если это не прескверно для меня!

Вы, наверно, никогда не видели, чтобы человек был так ошеломлен.

— Надеюсь, вы мне позволите взять свой сюртук? — говорит он.

— Что ж, можно.

— Хорошо, так давайте подъедем к фабрике.

— Нет, мы, пожалуй, сделаем иначе, — говорю я. — Я ведь был уже там сегодня. Что, если нам послать кого-нибудь?

Видит он, ничего не попишешь, послал человека, надел свой сюртук, и мы преспокойно повезли молодчика в Лондон.

Еще не смолкли восторги по поводу рассказа, как все стали дружно просить гладколицего офицера с румянцем во всю щеку и удивительного с виду простака, чтоб он рассказал «историю с мясником».

Гладколицый офицер с румянцем во всю щеку и удивительный с виду простак расплылся в улыбке и мягким голосом, как будто подлащиваясь, начал свою историю с мясником:

— Тому уже лет шесть, как в Скотленд-Ярд поступило сообщение, что в Сити на оптовых снладах происходят крупные хищения товара — батиста и шелка. Дано было распоряжение заняться этим делом; и возложили его на нас троих — Строу, Фендолла и меня.

— Когда вам дали это поручение, — спросили мы, — вы что же, пошли к себе и провели втроем, так сказать, министерское совещание?

— Да-а, вот именно, — ласково подхватил гладколицый офицер. — Мы долго прикидывали между собой так и этак. Выяснилось, когда мы вникли в дело, что скупщики продавали товар по дешевке — куда дешевле, чем могли бы его продавать, если бы получали его честным путем. Скупщики эти вели открытую торговлю, у них было несколько больших лавок, вполне солидных, первоклассных лавок — одна в Вест-Энде, одна в Вестминстере… Мы долго выслеживали, расспрашивали, обсуждали между собой и вот установили, что всем этим делом заправляют из одного трактира близ Смитфилда[8], у церкви святого Варфоломея, — и там же сбывается краденый товар; сторожа оптовых складов, они же и воры, поставляют его туда — понятно? — и договариваются о встрече с людьми, что посредничают между ними и скупщиками. Этот трактир посещался главным образом приезжими мясниками из деревни, когда они оказывались без службы и хотели устроиться на место; так что же мы сделали? — ха-ха-ха! — мы договорились, что я сам оденусь мясником и стану там на постой!

Острый нужен был глаз, чтобы так удачно сделать выбор и уверенно поручить роль этому сержанту. Ничто в мире не подошло бы ему лучше. Он, даже когда рассказывал, превращался в вялого, робкого, добродушного, туповатого и доверчивого молодого мясника. У него даже волосы казались пропитанными нутряным салом, когда он их приглаживал на темени, а свежий его румянец был как будто промаслен от излишка мясной пищи.

— И вот я… Ха-ха-ха! (опять-таки с доверчивым хохотком глуповатого молодого мясника)… я обрядился, как надо, сложил в узелок кое-какую одежку, прихожу в трактир и спрашиваю, нельзя ли стать у них на постой? «Да, — говорят мне, — вы можете стать у нас на постой», — отвели мне комнату, и я тут же и засел у них в распивочной. Там много собралось народу — здешние постояльцы и пришлая публика; спрашивают меня, один, другой: «Вы откуда, молодой человек? Верно, деревенский?» — «Да, говорю, деревенский. Я из Нортгемптоншира, и очень мне тут скучно, потому как Лондона я совсем не знаю, а город ух какой большой!» — «Да, город большой», — говорят они. «Большущий, — говорю я. — Скажу вам по всей правде, я сроду не бывал в таком городе. У меня от него просто голова идет кругом!» — и все, понимаете, в том же духе.

Когда кто-нибудь из приезжих мясников, проживавших там, узнавал, что я ищу места, они мне говорили: «О, мы вас устроим на место!» И они в самом деле водили меня устраиваться, — на Ньюгетский рынок, и на Ньюпортский рынок, в Клер, в Карнеби — и уж не знаю куда еще. Но жалованье оказывалось — ха-ха-ха! — слишком низкое, и мне, понимаете, ничто не подходило. Кое-кто из подозрительных завсегдатаев заведения поначалу смотрел на меня недоверчиво, и мне не так-то было просто держать связь со Строу и Фендоллом — большая требовалась осторожность. Иногда, когда я выходил и останавливался где-нибудь, будто засмотревшись на витрину, а сам поглядывал по сторонам, мне случалось приметить, что тот или другой из молодчиков идет за мною следом; но у меня, наверно, в таких делах побольше было навыка, чем они полагали: я, бывало, заведу их так далеко, как посчитаю нужным или для себя удобным — иногда на изрядный конец, — а потом круто поверну назад, натолкнусь на них и скажу: «Ох, слава тебе господи, как я рад, и повезло же мне, что я с вами встретился! Что за Лондон такой! Разрази меня гром, если я опять не заблудился!» И мы шли гурьбой назад в трактир и — ха-ха-ха! — закуривали мирно наши трубки, понятно?

Они, что и говорить, были ко мне очень внимательны. Так у нас повелось, что, пока я там проживал, то один, то другой ходили со мной показывать мне Лондон. Они мне показывали тюрьмы — Ньюгет показали, и когда они показывали мне Ньюгет, я стал столбом у того места, где грузчики сбрасывают на крюк свою кладь, и спрашиваю: «Ай-ай-ай! Так это тут вешают злодеев? Бог ты мой!» А они: «Тут? Видали дурачину? Нет, не тут!» И тогда они показали мне, где это на самом деле, и я опять: «Бог ты мой!» — а они: «Ну, теперь будешь знать? Запомнишь?» И я говорю, что, должно быть, запомню, если очень постараюсь — и смею вас уверить, я очень остерегался, как бы не попасться на глаза кому-нибудь из городской полиции, когда мы ходили по таким местам, потому что, если бы какому-нибудь полицейскому довелось меня узнать и заговорить со мной, тут бы сразу всему конец. Однако, по счастью, такая штука ни разу не случилась, и все шло благополучно; хотя в сношениях с моими двумя товарищами трудности были у меня просто неимоверные.

Продажа краденого товара, что приносили в трактир сторожа оптового склада, проводилась всегда в задней зале. Я долгое время никак не мог проникнуть в ту залу или подсмотреть, что там делается. Когда я сидел у камина в распивочной и этаким невинным пареньком покуривал свою трубку, мне случалось услышать, как тот или другой из участников грабежа, выходя или входя, тихонько спрашивал хозяина: «Кто такой? Чего он тут торчит?» — «Бог с вами! — отвечал хозяин, — да он же просто… ха-ха-ха! — он просто зеленый мальчишка из деревни, подыскивает себе место мясника. Он вам не помеха!» Понемногу они настолько уверились в моей простоте и так привыкли ко мне. что я мог так же свободно проходить в заднюю залу, как любой из них, и мне случалось видеть, как там в один вечер продавали не более и не менее как на семьдесят фунтов тонкого батиста, уворованного со склада на Фрайдей-стрит. Завершив сделку, покупатели всегда ставили угощение — горячий ужин, или обед, или что еще — и они в таких случаях говорили: «А ну, мясник, живо, мели зубами!» Я не уклонялся — и слушал за столом всякого рода подробности, какие нам, сыщикам, очень важно знать.