Кто берет на себя роль судьи?

К ним подсела Элизабет. Она была озабочена. В стране все более ширилось движение против телесных наказаний в школах, в том числе и в частных, и она боялась, что потеряет работу.

– Слава богу, наша директриса пока держится твердо. Родители ее поддерживают. Но сами девчонки недовольны…

– Странно, – усмехнулся Кар. – Недовольны? С чего бы?

– Да ладно, – продолжала Элизабет мрачно, – кончится тем, что они организуют мафию. Мне по секрету одна наша учительница рассказала, ей сестра написала из столицы – там в такой же вот школе, только мужской, мальчишки вечером напали на их инспектора, ну, который выполнял наказания, как я здесь, навалились, набросили на голову мешок, сняли штаны и так выпороли, что он две недели отлеживался в больнице.

– Вот, вот, – засмеялся Лоридан, – смотри, как бы твои девочки с косичками тебе темную не устроили.

– Ничего, – сказал Кар, – Бет у нас специалист по кэтчу и дзюдо, она им покажет что к чему.

– Смеетесь, – печально пробормотала Элизабет, – а вот потеряю работу, интересно, чем ты это компенсируешь? – Она неодобрительно посмотрела на мужа.

Лоридан промолчал. Действительно, чем?

– А мы с Бет откроем школу для малолетних дзюдоисток, – попытался все свести к шутке Кар, – чтобы могли справляться с учителями.

Но шутка повисла в воздухе.

«Да, – сочувственно размышлял он, – тебе хорошо, тебя ждет повышение, да и Серэна неплохо устроена. А им каково? Может быть, если меня повысят, смогу Лору помочь?»

Они еще долго сидели в маленьком садике, болтая ни о чем, прислушиваясь к ночным звукам – сиренам далеких кораблей, беспрерывному, несмотря на поздний час, шелесту шин на шоссе, музыке, что слышалась из окна соседнего дома…

«Действительно, – размышлял Кар, – как определить, кто порядочный, а кто подонок? Кому дано такое право? Вот я смог бы? У всех разные понятия, разные требования, интересы одних противоречат интересам других. Любопытно, что думает об этом Серэна?»

Последнее время он все внимательней прислушивался к ее мнению, и оно становилось для него все важней.

На следующий день он, не называя имен, рассказал ей о проблеме, волнующей Элизабет.

Сначала Серэна возмутилась.

– Ну как ты можешь вообще говорить об этом! Как можно бить детей! Это же бесчеловечно!

– Детей! – усмехнулся Кар. – Да ты бы посмотрела на этих детей. Здоровые девки, небось все уже с мальчишками…

– Как тебе не стыдно! – еще больше распалилась Серэна. – Ты циник! Для тебя нет ничего святого. Хотела бы я посмотреть, если б тебя взгрели кнутом, что бы ты запел!

– Да погоди, – успокаивал ее Кар. – Я ж не говорю, что я за телесные наказания. Я рассуждаю отвлеченно. Ты вообще можешь рассуждать отвлеченно, а не орать и не размахивать руками? Не хочешь, давай бросим этот разговор.

– Ладно, прости. – Серэна остывала, как выключенный чайник. – Ты прав, давай будем рассматривать проблему отвлеченно. Не вноси эмоций.

– Я вношу эмоции? – возмутился Кар. Он все никак не мог примириться с ярко выраженной женской логикой своей подруги.

– Не я же! – как ни в чем не бывало заявила Серэна. – Ну, давай рассуждать спокойно. Изложи свою точку зрения.

– Не мою, ясно? Не мою, а вообще, скажем, чью-то… Вот смотри, ты газеты читаешь, я тоже иногда. Во всех школах черт знает что делается! Ребята курят марихуану, маленькие жрут конфеты с ЛСД, а самые старшие уже колются. Воруют, хулиганят, в Америке дежурят в классах полицейские, учителя ходят с револьверами! А сколько случаев нападения на них, избиения, даже убийства? И вовсе не тех, кто плохо с детьми обращается, а на любых! Нынешние школьники – звери, почище нас, когда мы в джунглях воевали. И что, прикажешь им лекции о доброте читать? Они и слова-то этого не знают.

– А почему? – вскочила Серэна. – Почему? Да потому, что они, как ходить начнут, уже ковыляют к телевизору, а там до самого выпускного класса одни убийства, пытки, мученья, всех режут, бьют, насилуют! Что, не так? А комиксы? Кино? Те же кошмары. Ты думаешь, Ал, чему ребятишки учились, когда смотрели, что вы там творили в ваших, как ты говоришь, джунглях – убивали, жгли, взрывали? Это же все у нас показывали в хронике. Чему вы их учили своим примером?

Серэна раскраснелась, глаза горели, она размахивала руками, тыкая в Кара обвиняющий палец.

Он испугался. Такой он ее еще не видел. Куда девалась очаровательная девушка с милым лицом и смеющимися глазами! Перед ним стояла разгневанная фурия! Вот, значит, как, вот как она оценивала его участие в войне! Не герой, воин, награжденный медалью, а убийца, насильник, жуткий пример для детворы. И ведь никогда с ним об этом не говорила, молчала. Военное прошлое Кара было запретной темой в их разговорах. Теперь он понимал почему.

– Как тебе не стыдно, – слабо возражал Кар. – Мы жизнью рисковали, защищая правое дело, цивилизацию. Бились с врагом…

– Правое дело! – Серэна залилась истерическим смехом. – С врагом! Каким врагом? С этими несчастными детьми и женщинами в лохмотьях? Я же видела их по телевизору. Правое дело! Какое? Они, что ли, напали на нас? Может, позвали на помощь? Вы туда явились за тысячи километров, напомнить о старом захотели. Что вам эти люди сделали! За что вы их губили? – кричала Серэна. И неожиданно тихим голосом добавила: – Все отравили, там ничего теперь не растет, а что растет, так без витаминов. У них и так-то есть нечего… Да вы еще последнее разорили…

Она заплакала. Это было так неожиданно, так необычно, что Кар совсем растерялся. Он обнял ее вздрагивающие плечи, гладил короткие черные волосы, бормотал какие-то глупые слова утешения.

Размолвка закончилась, разумеется, примирением. Как всегда. Как обычно между влюбленными.

Но для Кара, в его мыслях и чувствах, она сыграла решающую роль. Такая обычная размолвка и так много значила для него? Да нет, дело было не в ссоре – такие у них и раньше бывали. Дело было в тех немногих словах, что сказала ему тогда Серэна, и в том, как они были сказаны.

Кар вдруг задумался о себе. Не о делах своих, планах, желаниях. А именно о себе – вот ты, Альберт Кар, кто ты есть?

Он всегда считал себя воплощением мужества, силы, твердости, неуязвимости. Воин, жестокий, беспощадный воин, имевший право на это звание и перенесший в мирную жизнь все, чему научился на войне. Не только силу и воинственность, конечно, но и храбрость, искусство обмануть врага, притвориться.

А кто был враг? Да все! Шмидт, опытом и сыскным мастерством которого нужно было восхищаться, чтоб хвалил тебя; вице-директор Бьори, которым нужно было восхищаться, чтобы повысил тебя… Целый сонм чиновников, домовладельцев, работодателей, товарищей по работе, всех, от кого хоть в чем-то зависело его благополучие, – их надо было кого запугивать, кого обольщать, кого обманывать, применяя военную хитрость. Вся жизнь – война, поле сражения, где не должно быть места милосердию, жалости, а лишь силе и беспощадности. Ведь они все тоже норовят скрутить тебя. Победит сильнейший, хитрейший.

Вот так он всегда рассуждал и соответственно действовал.

Но что-то изменилось за последнее время. Он вдруг стал прислушиваться к чужим мнениям, находить в них правоту, переосмысливать свои суждения.

Это не значит, конечно, что, если домовладелец справедливо поднимал цену за квартиру из-за общего повышения цен и Кар понимал это, он не старался тем не менее этого домовладельца как-нибудь обмануть. Все же собственное благополучие важнее. Но раньше он всегда считал себя правым, теперь понимал и точку зрения других.

Наслушавшись выступлений этих очищенцев, он вдруг перестал их презирать – болтуны, бездельники. Он еще надо многим про себя иронизировал, но ко многому уже стал относиться серьезно. Он вдруг обнаружил, что часто они бывают правы. А главное, что его особенно поразило, что стало для него невероятным открытием – это что люди могут, оказывается, бороться не только за собственное благополучие, но и за благополучие других!