Я сама не заметила, как повернулся разговор. И вдруг поняла, что он вербует меня! Ты понимаешь, он хотел, чтоб я доложила все о нашем движении, что собираемся делать дальше, какие у нас планы, кто лидеры! Ты понимаешь? Когда я это сообразила, я стала кричать, возмущаться. А он говорит мне:

«Напрасно вы так возмущаетесь, с нами сотрудничают очень достойные люди. Мы их уважаем. И вы тоже. Даже больше, чем уважаете».

Я не поняла. Тогда он достал магнитофон и поставил пленку. Ты знаешь, Альберт, когда я услышала твой голос, когда поняла, что ты говоришь, я чуть не потеряла сознание! Я хотела бежать, убить этого человека, сломать его магнитофон. Но меня словно паралич сковал, я просто не могла пошевелиться. Оказывается, это ты придумал гнусную провокацию с портфелем, ты был так горд ею, он хвалил тебя. А потом, когда нашелся тот честный человек в полиции, помнишь, который предупредил Эдуарда, ты возмущался, что сорвали этот твой мерзкий план. Ту пленку он мне тоже дал послушать. А потом сказал:

«Вот видите, Альберт Кар один из наших лучших сотрудников, его ждет блестящая карьера. У вас в „Очищении“ его тоже ценят. Вы его любите. Представляете, как хорошо вы сможете работать вдвоем! Как много можете для нас сделать».

Ты знаешь, что я ему сказала? Что подумаю, а сейчас чтоб отпустил.

Он был очень доволен – наверное, решил, что уговорил меня.

«Конечно, конечно, – сказал, – подумайте. Я надеюсь, что вы примете наше предложение. А? Серэна?»

Я села в машину, поехала домой, а потом туда, в наш отель, где стала твоей, где узнала, что значит настоящее счастье. Я там ходила по пляжу, по которому мы ходили вместе, пообедала так же, как мы тогда…

Я хотела пройти весь наш путь. И притворялась, что ничего не знаю, что ты любишь меня. Я старалась представить себе, что ты познакомился со мной, потому что я понравилась тебе, а не потому, что таковым было твое задание, что ты обнимал меня, потому что любил, а не для того, чтоб выведать у меня про «Очищение», что ходил к моим друзьям, потому что это были мои друзья, а не потому, что нужно было донести на них, узнать их планы, их намерения.

И на мгновение я становилась счастлива…

Потом там, на берегу, я простилась с тем Альбертом, с которым была счастлива, которого любила.

И который любил меня. Да, да! Я считала, что ты любишь меня, а каким ты был в действительности, мне и дела нет! Я ведь тогда не знала…

А потом я вспоминала твой голос на пленке… Ох, Альберт, какая же страшная вещь жизнь! Ничего нет страшнее в жизни, чем жизнь…

Я попросила хозяина, чтоб он сдал мне на несколько часов нашу, помнишь, ТУ комнату. Он очень удивился – ведь я одна, но я объяснила, что ты приедешь позже.

И в этой комнате я написала письмо, которое ты сейчас читаешь.

Я приняла решение, Альберт. Мне было легко его принять. Ведь я теперь совершенно одинока, я ужасно одинока. У меня был только ты, и вот нет и тебя. Человек не может жить без людей, это все равно что без воздуха. Ведь нет тебя! Тебя же нет! А ты был все, что у меня оставалось…

Я не сужу тебя, Альберт, – какое я имею на это право? И не прощаю – какое тебе дело до моего прощения?

Я понимаю, что ты быстро забудешь меня, я лишь эпизод для тебя, маленькая часть большого задания, которое ты так хорошо выполнил. Что ж, рада за тебя, поздравляю. А вот я буду помнить тебя до конца жизни. Все два-три часа, что остались до этого конца…

Сейчас я запечатаю письмо. Поеду в город, опущу его в первый же ящик. Потом пройдусь по аллеям нашего Университета, поднимусь на какой-нибудь высокий этаж…

Прощай, Альберт.

Серэна».

Кар долго сидел не двигаясь.

Нет, в маленьком узком конверте был не счет за квартиру, холодильник, бензин.

И все же это был счет. Страшный счет, который ему посылала Серэна. Какими деньгами можно оплатить отнятую жизнь? Потому что ему теперь незачем трудиться и искать ее убийцу. Вот он, перед ним, смотрит на него с настенного зеркала. И если он честный человек, пусть вспомнит торжественную клятву, которую дал на ее могиле.

Поклялся – так сдержи свое слово. Накажи убийцу! Это ведь так просто – вот он перед тобой, а в тумбочке у постели лежит пистолет. Ну же, действуй, чего ждешь?

Кар задыхался от невыносимой тоски.

Серэна ушла из жизни, убежденная в его подлости, в его предательстве, в его лжи. И не было никакой возможности что-то исправить, доказать, оправдаться. Туда, где она теперь, есть лишь один путь…

Но Кар знал, что этим путем никогда не пойдет. Он слишком труслив для этого, у него не хватит духу, он слишком крепко цепляется за жизнь. Он знал, что долго еще будет страдать, но потом все пройдет, как все в жизни. Будет что-то другое. И все же Серэну он не забудет никогда. Надо только продержаться, вытерпеть, не спрыгнуть с подножки… А уж клятву свою он не сдержит, прости, Серэна, не может он наказать убийцу. Не может.

Внезапно Кар встал.

Не может? Еще как может! Да, это письмо – неумолимый счет. Но разве только ему? Разве только он виновен в ее смерти? В том, что сделали с «Очищением»? Во всех подлостях, что творятся в этом Университете, в этом городе, в этом мире?

Ну нет! А вице-директор Бьорн? А директор «Ока»? А Шмидт? А все эти полицейские, жандармы, агенты секретных служб, сыскных агентств? Провокаторы, осведомители, доносчики? Разве этот счет не всем им?

Да, он один из них. И он понесет свою долю наказания. Никакой суд не вынесет всем им приговор? Ну тогда это сделает он. Здесь ведь джунгли. Значит, и жить надо по законам джунглей. Самому выносить приговор, самому приводить в исполнение…

Кар подошел к тумбочке, достал свой «парабеллум» и, вернувшись к столу, начал тщательно, неторопливо разбирать его, чистить, смазывать, вытирать. Так, как когда-то делал, готовясь к ночным операциям.

Взял патроны, дослал один в ствол, снял с предохранителя. Примерил наплечную кобуру. Потом вынул из висевшего на шкафу пиджака другой пистолет – маленький, почти плоский, остроумное детище оружейной мастерской «Ока». Его он тоже почистил и привел в боевое состояние. Затем специальной лентой прикрепил к щиколотке. Наконец взвесил в руке свое любимое оружие – обоюдоострый нож с заточенным как бритва лезвием. Нож был совершенно плоский. Для него тоже имелся специальный потайной футляр, вшитый в пиджак, он приходился между лопаток. Таким образом, если Кар поднимал, сдаваясь, руки вверх или клал на затылок, ему ничего не стоило молниеносным движением прямо из-за головы со страшной силой метнуть нож во врага. Скорость была такой, что тот не успевал выстрелить.

А уж как он отработал этот прием! Как владел им! На тренировках товарищи восхищались – они не успевали проследить за полетом ножа и лишь с трудом выдирали его из деревянной мишени, в которую лезвие впивалось на несколько сантиметров. В этом упражнении у Кара не было равных.

В таком боевом снаряжении он постоял у зеркала, придирчиво всматривался, не заметен ли его арсенал.

Потом сложил все в шкаф и переоделся в легкий костюм.

Кар снова вернулся в пещерный век.

Словно не было первых радостных дней с друзьями – Лором и Бет. Словно не было счастливой любви, Серэны, всех этих золотых дней (когда выяснилось, что есть на свете счастье, любовь, радость, а не только жестокость, ненависть, злоба). Он не узнавал себя. Вернее, именно узнавал. Это снова был прежний Кар – безжалостный, жестокий боец, всегда настороженный, хитрый, готовый к бою.

Он только сейчас осознал, что все это время жил двойной жизнью. В «Оке» – бесшабашный, циничный, эгоистичный. Там – грубость, равнодушие, готовность выполнить, что прикажет начальство, стремление подзаработать, сделать карьеру. Здесь, с Серэной, со своими новыми друзьями, – беззаботная радость, любовь, веселье, интересы других, а не только свои, какие-то идеалы, пусть не всегда понятные ему…