После седьмой или восьмой остановки брат опять взволнованно поднял на меня глаза.

– Еще далеко?

– Ага, пока едем.

Я помнил эти окрестности и не беспокоился, но автобус ехал намного быстрее, чем было на моей памяти. Большой, новой модели, он, словно коварный зверь, прижимался к асфальту и, глухо урча, крался по склону.

Брат опять посмотрел на часы. После него посмотрел и я: без двадцати одиннадцать. Город погрузился в тишину, не было видно ни людей, ни машин. Час пик миновал, в жилых кварталах царило затишье перед тем, как домохозяйки отправятся за покупками. Этот промежуток времени почти без остановок и миновал автобус.

– А ты будешь работать в фирме отца? – спросил он.

– Нет, – ответил я, а сам задумался. – И не собираюсь. С чего ты взял?

– Просто почему-то подумал, – сказал брат.

– Кто тебе сказал?

Брат покачал головой.

– Может, так лучше? Поживешь здесь… К тому же, говорят, людей не хватает. Все будут рады.

Водитель объявил остановку, но никто не среагировал. Автобус, не сбавляя скорости, проехал мимо. Повиснув на поручнях, я опять принялся разглядывать знакомый пейзаж. В живота повис тяжелый сгусток воздуха.

– Не по мне это, – сказал я.

Брат, глядя в окно, суетливо придвинул левое ухо.

– Мне такая работа не подходит, – повторил я и подумал, что могу его этой фразой обидеть. Хотя врать тоже не годится. Дойдет мимоходом оброненная отговорка до ушей дядьки в каком-нибудь ином смысле – и неприятностей не миновать.

– Что, неинтересная?

– Не знаю, интересная или нет, только мне есть чем позаниматься.

– А-а.

Похоже, он в чем-то со мной согласился, но спрашивать, в чем именно, я не стал. Мы молча смотрели в окно.

По мере того как автобус взбирался на гору, редели дома, на дороге сгущались тени ветвей. На глаза попадались выкрашенные дома иностранцев 9 с низкими оградами, приятно дул ветер. С каждым поворотом автобуса то открывался, то опять пропадал вид на море – его мы наблюдали, пока не доехали до больницы.

Мы собрались выходить, а старики так и продолжали разговаривать. Некоторые громко смеялись. Среди них оказался какой-то весельчак, он что-то рассказывал, и вокруг не стихал хохот. Я нажал на кнопку, чтобы автобус остановился, и направился к дверям. Некоторые искоса посмотрели нам вслед, но основной массе было безразлично, что автобус останавливается и кто-то выходит. Стоило нам ступить на землю, как задние двери под хлопок компрессора закрылись. Автобус с полным салоном стариков пополз наверх и скрылся из виду за поворотом.

Куда они все-таки направлялись, так и осталось для меня загадкой.

Пока я провожал взглядом автобус, брат стоял рядом, не меняя позы. Его левое ухо было постоянно направлено на меня, чтобы в любой момент расслышать, что я ему говорю. С непривычки все это выглядело очень странно. Такое ощущение, будто от тебя постоянно чего-то хотят.

– Ну что, пошли, – сказал я и хлопнул его по плечу.

Подошло время приема. Проводив взглядом брата в кабинет врача, я спустился на лифте и вошел в столовую. Томившиеся на витрине образцы блюд выглядели неубедительно, но есть хотелось, и я выбрал относительно съедобный комплекс из оладий и кофе. Попробовал то, что принесли. Кофе был весьма неплох, а именуемая оладьями субстанция оказалась жутким суррогатом: остывшая, сырая внутри, к тому же – смазанная приторным сиропом. Насильно протолкнув в горло половину, я отодвинул остаток на дальний край стола.

Будний день, его первая половина: кроме меня, в столовой сидела лишь одна семья. Отец, по виду – за сорок, одет в темно-синюю полосатую пижаму и клеенчатые тапки. Мамаша с двумя девочками-близняшками, судя по всему, пришла его проведать. На сестрах были одинаковые платья, обе они, ссутулившись, пили апельсиновый сок. Рана или болезнь отца не казалась серьезной, при этом и родители, и дети сидели со скучающими лицами. Говорить им было не о чем.

За окном простиралась лужайка. Ровно постриженные газоны, между которыми тянется тропинка из гальки. В нескольких местах вращаются поливалки, окропляя траву радужными брызгами. С громким криком пролетела и скрылась из виду пара длиннохвостых птиц. За газоном раскинулись теннисный корт и баскетбольная площадка. Сетка на корте растянута, но игроков не видно. По ту сторону корта и площадки возвышались стеной гигантские дзельквы, и между их ветвями проглядывало море. Листва скрывала линию горизонта, но в просветах гребни волн отражали ослепительные лучи летнего солнца.

Прямо под окном располагался окруженный железной сеткой загон для скота. Внутри было пять отделений, и прежде, видимо, здесь держали разных животных, но сейчас остались одна коза и два кролика. Коричневые кролики неугомонно грызли траву. У козы чесалась холка, и она с силой терлась шеей о столб ограды.

Казалось, я где-то уже видел этот пейзаж: широкий двор с лужайкой, вид на море, теннисный корт, кролики и коза, девочки-двойняшки пьют апельсиновый сок… Но это, конечно, иллюзия. В этой больнице я впервые в жизни. Двор, море и теннисный корт – еще куда ни шло, но невозможно предположить, что кролики, коза и близняшки были и в другом месте тоже.

Допив кофе, я положил ноги на стул напротив, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. В непроглядной темноте маячил белый сгусток – газообразное тело в форме бриллианта. Он, будто микроорганизм под микроскопом, то сжимался, то растягивался. Одним словом, причудливая штука.

Когда я открыл глаза, семьи с детьми уже не было. В столовой остался я один. Я закурил и, как это обычно делал, чтобы убить время, принялся следить за клубами дыма. Докурив, выпил воды и опять закрыл глаза. Однако в сознании отчетливо всплывало дежавю.

Странная история. Последний раз я ездил в больницу восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой которой виднелся лишь одинокий олеандр. Перепутать их я не мог.

Тогда мне было семнадцать. Я попытался вспомнить, что еще произошло тем летом, но все попытки оказались тщетны. Я почему-то не мог вспомнить ничего. Проплыли перед глазами лица некоторых одноклассников, но и только. Они не были связаны с какими-либо местами или событиями.

Не то чтобы памяти нет. Наоборот, воспоминания переполняют мою голову, вот только не удается их оттуда выхватить. Даже не так – как бы работает некая установка, которая кромсает наконец-то выползающие из тонкого отверстия воспоминания на разрозненные куски, словно режет ножницами ящериц.

В общем, тем летом мне было семнадцать, и мы с товарищем ехали в ту старую больницу у моря проведать его подругу, которой сделали на груди операцию.

Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, запавшее после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу «если делать, то лучше сейчас» подгадали под летние каникулы. Сама операция завершилась, едва начавшись, но кости находились близко от сердца, и врач хотел понаблюдать за подругой; к тому же она решила проверить нервы, и в конечном итоге провела в больнице около двух недель.

Мы поехали навестить ее на 125-кубовой «ямахе». Товарищ вел мотоцикл туда, я – обратно. Сам я ехать не хотел, но он попросил меня составить компанию – не знал, о чем с ней говорить один на один. До тех пор ни я, ни он в больнице не были ни разу и с трудом представляли, что это за заведение.

По пути он завернул в кондитерскую и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, наши майки несколько раз промокли от пота, а затем высохли на ветру, так что от нас несло, как от скотоводов. По пути туда он пел какие-то жуткие песенки. На заднем сиденье мне едва не делалось дурно от запаха его пота.

Прежде чем нырнуть в ворота больницы, мы съехали к берегу моря, решив передохнуть под деревьями. Море в ту пору было грязным, лето близилось к концу, поэтому купались немногие. Мы просидели на берегу четверть часа, курили и болтали. Я представил, во что превратился шоколад, но кому какое дело.