Кроме того, юный Эдгар приводит другой отрывок, о «Молчании»:

Наш мир — мир слов: мы говорим «Молчанье»,
Когда хотим означить мы покой,
Но это — только слово, лишь названье.
Природа — говорит. И даже рой
Созданий идеальных — с сновиденных
Воздушных крыл звук веет теневой, —
Но то не так, как в высях совершенных,
Но то не так, когда в выси немой
Проходит возглаголание Бога,
И красный тлеет вихрь…

Кроме того, он приводит два, довольно длинных, отрывка из «Тамерлана» и следующие строки из того безымянного стихотворения, которое, в несколько измененном виде, возникло как его «Сон во Сне»:

Радость та, что сном жила —
Днем ли — ночью ли ушла —
Как виденье ли — как свет —
Что мне, раз ее уж нет?
Я стою на берегу,
Бурю взглядом стерегу,
И держу в руках моих
Горсть песчинок золотых —
Как их мало! Все они
Соскользают вниз к волне!
Сны ли это? Нет, они
Скрылись ярко, как огни,
Словно молния-змея
В миг — и так исчезну я.

Джон Ниль ответно приветствовал Эдгара По и говорил, что, если другие отрывки, со всеми их недостатками, так же ценны, автор «заслужил стоять высоко, очень высоко во мнении сияющего братства». Он убеждал также юного поэта не столько опираться на свое настоящее, сколько, преследуя высокую цель, преодолевать настоящее, упорно веруя в будущее. Истинную сердечность отношения к Нилю Эдгар По сохранил навсегда.

Аль-Аарааф — название звезды, которая, будучи, вероятно, солнцем, одним из солнц, в последнем празднике своего сгорания, появилась внезапно на небе, достигла в несколько дней лучезарности, превышающей блеск Юпитера, так же внезапно исчезла и более не появлялась никогда. Аль-Аарааф — Магометанский Эдем — Чистилище, местопребывание тех, кто слишком хорош для Ада, но к Небу не подходит —

В стороне от Вечности Небес —
И однако ж как вдали от Ада!

Это сияющий мир, исполненный цветов, звуков, нежных дуновений, красного огня сердца. Этот мир качается на золотом воздухе, как водяная лилия на осиянной воде, оазис в пустыне благословенных, ему светят четыре блестящие солнца.

Земного ничего — один лишь луч,
(Очей красы), отброшенный цветами —
Земного ничего, лишь дрожь-напев,
Мелодия среди лесных прогалин. —
Иль голос сердца, где кипела страсть,
Звук радости, столь мирно отошедшей,
Что словно ропот в раковине он,
Как эхо должен быть и так пребудет —
О, ничего из всей земной золы —
Но вся краса — и все цветы с Любовью —
Вся красота — все пышности цветов,
Что увивают наши здесь беседки,
Украсили тот мир в дали, в дали —
Светило то бродячее зажгли.

Там растет драгоценный цветок, что сродни высочайшим звездам, — пчела, прикоснувшись к нему, пьянеет, такие там лилии, что вот ощущаешь тень меры любви, тень Сафо; расцветы белогрудые в бальзамическом воздухе, подобные преступной красоте, наказанной, и тем более, прекрасной; цветы, что своим благовонием дышут лишь в ночь; хризантема златого Перу — подсолнечник, что всегда обращает свой лик к солнцу и затягивает свой диск золотистою дымкой; змееподобные алоэ, что, раскрываясь, умирают, а, умирая, дышут запахом ванили; лотосы, с длинными, длинными стеблями, так что дотянутся до самой поверхности воды и качаются на влаге воскипевшего потока; пурпурный нежный гиацинт; цветы как чаши, которым поручено на куреньях своих возносить до небес звуки песни. Там собираются облаком светящимся летучие светлянки и, сцепившись, как один златистый круг, как одна золотая огромная точка, вдруг разлетаются, как несчетные, блестящей чертой повторенной, в даль уходящие летучие лучи. Там можно слышать звук, возникающий при смене светов, ибо явственно слышал не раз ясновидец и слышащий — звук тьмы, по мере того как она заполняет весь горизонт. Мир достойный — для девушки-ангела и ее серафима-любовника. Там живительный гений, дух жизни в жизни, дух живой красоты мира, тот женственный гений, который правит нескончаемой музыкой, явственно слышимой душе в безмерном ночном молчании. Имя светлой этой тени Лигейя. Через десять лет, или скорее, она возникнет в страстном уме, как образ красивейшей женщины, и самой любящей, и самой страстной, ибо она волей побеждает смерть, — теперь же, в уме провидца-юноши, брошенного в мир, и более пустынного в мире, чем один-единственный цветок, качающийся на краю срыва, над кипящим морем, что там внизу, она загорается светом теневым и вызывает в юноше такой восторженный псалом себе: —

К ЛИГЕЙЕ

(Из поэмы Аль-Аарааф)

Лигейя! Лигейя!
Красивый мой сон.
Ты в мыслях, — и, млея,
Рождается звон.
Твоя ль эта воля
Быть в лепетах грез?
Иль, новая доля,
Как тот Альбатрос,
Нависший на ночи
(Как ты на ветрах),
Следят твои очи
За музыкой в снах?
Лигейя! куда бы
Ни глянул твой лик,
Все магии — слабы,
Напев — твой двойник.
И ты ослепила
Столь многих во сне —
Но новая сила
Скользит по струне —
Звук капель из тучи
Цветок обольет,
И пляшет певучий,
И ливнем поет —
И, лепет рождая,
Взрастает трава,
И музыка, тая, —
Жизнь мира, — жива.
Но дальше, вольнее,
Туда, где ручей
Под сеткой, Лигейя,
Тех лунных лучей —
К затону, где мленье,
Там греза жива,
И звезд отраженья
На нем — острова —
На бреге растенья
Глядят в водоем,
И девы-виденья
Захвачены сном —
Там дальше иные,
Что спали с пчелой,
В те сны луговые
Войди к ним мечтой —
Роса где повисла,
Склонись к ним в тиши,
Певучие числа
В их сон надыши —
И ангел вздохнет ли
В дремоте ночной,
И ангел уснет ли
Под льдяной луной —
В полях многосевных,
Качая свирель,
Ты чисел напевных
Построй колыбель!