У меня необычайно развитая память, необычно быстрые восприятие цифр и ориентация в пространстве и ситуациях, необычные способности к иностранным языкам. Но если вы думаете, что у меня коэффициент интеллекта гения, то вы опять-таки сильно ошибаетесь. Я еще в школе усвоила, что, когда у тебя проверяют КИ, самое главное — это набрать нужное количество очков — такое, чтобы никому в голову не пришло заподозрить у тебя выдающиеся способности.

Так что в обычной обстановке никто не заметит во мне ничего выдающегося и необычного, за исключением тех случаев, когда я нахожусь в компании самых близких друзей, или ситуаций, когда нужно действовать быстро — на заданиях или спасая себе жизнь.

К тому же некоторые из моих способностей при желании всегда можно выдать за нечто чисто индивидуальное, направленное исключительно на то, чтобы выглядеть более сексуальной, к примеру. К счастью, большинство мужчин таковы, что подобные проявления у женщин считают вызванными их собственными достоинствами.

Кстати, мужское тщеславие — добродетель, а не порок. Если его направить в нужное русло, с мужчинами легко и приятно иметь дело. Вот именно поэтому так трудно иметь дело с Боссом — он начисто лишен мужского тщеславия. С этой стороны к нему подступаться бесполезно!

Я не боялась, что меня раскусят. Ведь все лабораторные метки с моего тела были удалены — даже татуировка на нёбе, и поэтому никак нельзя было доказать, что я была не рождена, а сделана, — скорее у всех возникало впечатление, что я появилась на свет в результате страстной и упорной борьбы миллиарда сперматозоидов за одну-единственную яйцеклетку.

Но дело в том, что жена в «С»-группе должна внести посильное прибавление в ту кучу детей, что возятся на полу.

«Ну хорошо, а почему бы и нет?» — спросите вы.

По целому ряду причин.

Я была курьером в полувоенизированной организации. Представьте себе, как бы я отражала внезапное нападение на восьмом месяце беременности?

Мы, искусственные люди женского пола, производимся на свет в стерильно-обратимом состоянии. Для искусственного человека желание иметь детей — вынашивать их в себе — не кажется естественным, кажется странным. Им представляется гораздо более разумным выращивание людей in vitro[7] и гораздо более эстетичным, чем in vivo[8]. Я уже была довольно взрослой, когда впервые увидела беременную женщину — и подумала, что она тяжело и неизлечимо больна. Когда я поняла, что с ней, меня чуть не вытошнило. Когда я задумывалась об этом в Крайстчерче, мне становилось не по себе. Чтобы я вот так, как кошка, рожала с болью, с кровью, боже! И вообще — зачем это? Что толку с того, что мы так успешно штурмуем небеса — на Земле все равно слишком много людей, так зачем же ухудшать демографическую ситуацию?

Я решила, если об этом зайдет речь, сказать, что я стерильна и не могу иметь детей. Это была правда — не полная, но правда.

У меня не спросили.

То есть не спросили про детей. В течение нескольких следующих дней я с головой окунулась в простые семейные радости, покуда они у меня были: дамские разговорчики за мытьем посуды после завтрака, милые потасовки с детишками и зверушками, болтовня и сплетни во время работ в саду — все это наполняло каждую минуту моей жизни, как равной среди равных.

Однажды утром Анита пригласила меня прогуляться по саду. Я поблагодарила и отказалась, сказав, что занята — помогаю Вики. Однако она была настойчива, и Вики в результате пришлось доделывать работу по дому самой, а я оказалась в плетеном кресле в дальнем углу сада с Анитой наедине — детей она мягко, но настойчиво попросила удалиться.

Анита сказала:

— Милая Марджори! (В Крайстчерче я оставалась для всех Марджори Болдуин — под этим именем я познакомилась с Дугласом.) Мы обе прекрасно понимаем, почему Дуглас пригласил тебя сюда. Тебе хорошо у нас?

— Ужасно хорошо!

— Достаточно ли тебе хорошо, чтобы ты осталась здесь навсегда?

— Да… но… (Мне никогда не удавалось сказать: «Да, но дело в том, что я не могу иметь детей!»)

Анита прервала меня:

— Давай-ка для начала я тебе кое-что объясню, дорогая. Нам нужно поговорить о делах. Если оставить это нашим мужчинам, то разговор о деньгах может и вообще не зайти — Альберт и Брайен просто без ума от тебя, не говоря уже о Дугласе. И я их вполне понимаю. Но наша группа означает не только супружество — она является небольшим предприятием, и кому-то приходится брать на себя бухгалтерские дела. И этот кто-то — я. Я председатель семейного совета и исполнительный директор. Это потому, что я никогда не позволяю эмоциям овладеть мною настолько, чтобы забыть о делах.

Я улыбнулась, а ее вязальные спицы звякнули.

— Спроси у Брайена — он называет меня Эбенезером Скруджем[9], но никогда не отважится взять на себя мои обязанности. Ты можешь гостить у нас сколько тебе вздумается, — продолжала Анита. — Что для нас один лишний рот за таким длинным столом? Ничего. Но если ты хочешь присоединиться к нам формально и заключить контракт, мне придется стать тем самым Эбенезером Скруджем и сообразить, какой контракт мы можем подписать. Брайен владеет тремя долями капитала и имеет три голоса на совете, Альберт и я — по две доли и по два голоса, Дуглас, Виктория и Лиспет — по одной доле и по одному голосу. Как видишь, у меня всего два голоса из десяти, но дело в том, что за годы я заработала право на решающий голос — особенно когда грожу остальным, что уйду в отставку со своего поста. Когда-нибудь пробьет мой час — кто-нибудь сменит меня, и я превращусь в Алису, сидящую у камина.

(Ну, это не раньше, чем в канун твоих похорон, Анита!)

— А пока я работаю. У детей есть по одной доле в капитале без права голоса… тут и голосовать нечего, поскольку каждый из них получает свою часть, когда решает покинуть дом. Если он или она решают остаться, то их доля может быть использована как вступительный пай, но может быть потрачена по их усмотрению, хотя лично я — против этого. Такие сокращения капитала должны планироваться заранее — представь себе, вдруг сразу трое наших девочек решат выйти замуж в одном и том же году. Ситуация была бы сложная, а может, даже неосуществимая.

Я сказала ей, что понимаю, как это все важно, и что мне кажется, мало кто из детей имеет возможность быть настолько обеспеченным в будущей. (Правду сказать, я в этом ни капельки не понимала.)

— Да, мы стараемся заботиться о них, — согласилась она. — В конце концов, дети — это цель существования семьи. В общем, я думаю, ты поняла, что взрослый, вступающий в нашу семью, обязан внести определенный пай, иначе система не будет работать. Браки совершаются на небесах, но платить по счетам приходится на земле.

— Аминь, — закончила я.

Я поняла, что мои проблемы решены за меня, и решены отрицательно. Я не представляла себе, каково благосостояние семейной группы Дэвидсонов. Они были богаты, это очевидно, хотя не имели слуг и жили в старомодном неавтоматизированном доме. Как бы то ни было, было ясно, что я не смогу купить пай.

— Дуглас сказал нам, что не имеет понятия, есть у тебя деньги или нет — я имею в виду в размерах капитала.

— Таких денег у меня нет.

Она и глазом не моргнула.

— Ну что ж, и у меня не было, когда я была в твоем возрасте. Но ты ведь работаешь, не так ли? Не могла бы ты устроиться на работу в Крайстчерче и выплачивать свой пай в рассрочку из зарплаты? Я понимаю, найти работу в незнакомом городе трудновато… но у меня есть тут кое-какие связи. Что ты умеешь делать? Ты нам об этом еще не рассказала.

(И не собираюсь.)

Я довольно-таки уклончиво ответила, что работа моя носит сугубо секретный характер и что я не имею права рассказывать о роде деятельности моего работодателя, что я не могу уволиться и искать работу в Крайстчерче, поэтому никакой надежды остаться и работать здесь у меня нет, но мне у них было очень хорошо, и я надеюсь…