Жалеет ли, думает ли о нем?.. Тяжелая ночь была у капитана. Уже под утро заметил он по левому берегу оранжевую палатку, шест с антенной, несколько резиновых лодок разбросано. Завидев самоходку, появился мужик, весь с ног до головы в коже, рукой махнул. Рогожников на всякий случай пристал, не выключая двигателя, высунулся из рубки – чего надо?
Мужик торопливо вскарабкался на борт, улыбаясь сонным лицом, поздоровался. Сразу видно – не местный, чужой. Верно, уже отпускники из города повалили…
– Слушай-ка, дружище! – доверчиво заговорил мужик, поскрипывая кожей. – У тебя сетей продажных не найдется? Заехали, а сетей маловато взяли. Сейчас язь по кустам идет – во! И нельма на подходе!.. Могу спиртом рассчитаться, могу деньгами…
– Браконьеры? – в упор спросил Илья. – Грабите помаленьку? Ну давайте, давайте. Может, динамиту надо, так я дам, у меня полный трюм.
– Шутишь, – криво улыбнулся мужик. – Продай сеток, старина.
– Я одному продал! – неожиданно озлился капитан и включил реверс. – Приду из рейса – в тюрьму сяду. За убийство, понял?
Мужик недоверчиво оглядел пижонистого капитана и отступил назад.
– Вали-вали! – поторопил Рогожников. – А то я тебе килограмм пять привяжу к затылку и шнур запалю, как тому покойничку.
Самоходка взревела и задним ходом стала сползать с отмели. Опешивший гость торопливо спрыгнул на берег и покрутил пальцем у виска. Илья отчалил и дал полный вперед. Снова потянулись низкие, полузатопленные берега, темные зубья хвойной тайги и повороты, повороты… Придремавшие в тальниках утки срывались, визгливо и пронзительно оглашая реку, уносились над самой водой в спасительные протоки. Илья ощутил, что начинает дремать и явь пропадает на мгновения, заменяясь то зевом жарко горящей печи в кубрике, то видом заснеженной и обледеневшей палубы, сиротливо торчащей среди густых по-зимнему вод. Потом все окончательно смешалось, и только видимым оставался пенный след фарватера на быстрой, закрученной в спираль реке…
Рулевой сменил его, когда сквозь тучи уже пробивалось размазанное солнце. Капитан пришел в кубрик, скинул ботинки и нырнул в нагретую Типсиным постель. Тулуп давил, как стадо баранов, и сон приходил такой же тяжелый, жесткий и душный…
Сквозь приглушенный рев двигателя и монотонный шум воды за бортом пробивался еще какой-то непонятный костяной звук. То редкие отдельные щелчки, то вдруг целая очередь, как из детского электрического автомата. «Шуга! – догадался Рогожников. – Видно, был сильный мороз, а теперь забереги сорвало и несет по фарватеру». Он открыл глаза и выглянул в иллюминатор: серый, невзрачный день, мутная вода колышется за бортом, на шугу никакого намека.
– Как наш двигатель, капитан? – раздался за спиной насмешливый голос Саши. – Не запороли?
И здесь же последовала новая очередь сухих, звонких щелчков бухгалтерских счетов.
– Нормально… – буркнул Илья, в один момент вспомнив вчерашний побег. – Двигатель работает.
Александра что-то записала на бумагах, разложенных по столу, и откинулась спиной на переборку. Глаза ее все еще смеялись, смех бушевал у нее в груди, отчего мелко подрагивала голубая, в обтяжку, блузка, и только губы были поджаты серьезно и озабоченно.
– Пыталась разбудить тебя на завтрак – не смогла! – сказала Саша. – Здоров же ты поспать! Завидно стало… Я едва в три часа уснула. Тут же человек, можно сказать, в двух шагах от тюрьмы и спит как младенец!
Илья опустил ноги на пол и свалил с себя тулуп. Брюки и жилет измялись, а на рукаве сорочки чуть ниже локтя темнело масляное пятно. Он инстинктивно прикрыл его ладонью и глянул на Сашу: кажется, ничего не заметила… Видимо, вчера ночью где-то испачкался.
Рогожников отыскал туфли, обулся и пошел к выходу.
– Стой! – сказала Александра. – Это ты где так зад себе вымазал? Посмотри, в мазут, что ли, сел?
Илья отряхнул брюки, пытаясь глянуть на пятно и заворачивая назад голову.
– Дня не поносил, а уже… – сокрушенно вздохнула Саша. – Снимай, я почищу.
Ему вдруг стало обидно и жалко нового костюма. Как теперь появиться в суде? А там придется наверняка задом стоять к залу, и все сразу поймут, что приоделся он только для виду, бдительность судей притупить. На самом же деле костюм с пятном – значит, подсудимый Рогожников неряха и плохой семьянин. Илья тихонечко выругался и снял брюки. Огромное черное пятно графитно поблескивало, и Рогожников сразу понял, что его так просто не отчистить. А в мазутных пятнах он разбирался. Пришлось надеть старые замасленные штаны, но теперь изящная жилетка и рубашка выглядели на нем смешно и нелепо.
– Я, пожалуй, переоденусь, – сказал он себе вслух и торопливо начал стаскивать жилет и сорочку.
– Я быстро, – замахала руками Саша, – принеси мне бензину!
– Говорил же, измажу, – бурчал Илья, – ночью… это, двигатель барахлил…
Он натянул привычный и как-то по-родному пахнущий свитер, намотав портянки, с удовольствием сунул ноги в болотники. Затем отправился на корму, где была привязана бочка с бензином, и налил его полведра.
– Куда столько?! – ужаснулась Александра.
– А ты вот так, – сказал Илья и, взяв штаны, окунул все пятно в бензин. – Поклади, пусть отмокают.
Рогожников выставил ведро на палубу, чтобы не воняло, и зашел в рубку. Типсин стоял за штурвалом, широко расставив ноги, и легонько насвистывал. Самоходка в его руках шла плавно, ровный гул дизеля и мощная фигура рулевого внушали уверенность и надежность.
«А что? Возьму да отдам Ваське „Золотую“! – возникла мысль у капитана. – После рейса поговорю с начальником ОРСа. Зачем искать какого-то капитана? Удостоверение у него есть: парень он надежный!..»
От этой мысли Рогожникову стало хорошо, радостно. «Двигатель новый, корпус мы хорошо заштопали, – продолжал думать он, – авось еще года два-три протянет. А там… Черт знает, сколько сроку дадут? Первая судимость все-таки… может, года два-три и дадут. Приду и – снова на „Золотую“! В хороших руках-то она еще поработает, поплавает!.. На суде покаюсь, прощения у Лиды попрошу, у ребятишек. Не железная она, поймет. Куда я без них-то? Что за жизнь будет?.. Освобожусь, посажу всех на самоходку и поплывем по Енисею! Витьку – за штурвал. Ящик подставить – как раз будет. Вообще-то он и подрастет за это время. Любашу – на камбуз. А мы с Лидой будем сидеть на скамеечке под рубкой и смотреть вперед…»
– Давай, Васька, привыкай! – Капитан похлопал Типсина по плечу. – По-хозяйски, значит, относись!
– Я уж привык, – небрежно ответил рулевой и снова засвистел.
«Только наказать Ваське надо, пусть за следующую зиму рубку переделает, – думал Илья. – Эта дребезжит и скрипит, зараза. Сварить железную, а внутри деревом для тепла обделать. И приборную панель заменить. Неплохо бы мачту и флагшток новые заказать. В Игарке их делают и недорого берут. Как ласточка пошла бы „Золотая“!»
– Так идти – ночью в Совречке будем! – сказал Илья. Ему очень хотелось поговорить с мотористом, но тот упорно молчал.
Капитан полистал вахтовый журнал, без дела сунулся в аптечку, сорвал несколько листков с календаря – до суда оставалось два дня.
– Меня скоро – того… – проговорил он, – на скамью…
– Ага, – равнодушно бросил Типсин.
– Чего «ага»? – спросил Илья. – Меня на скамью, а тебе – ага!.. Я вот думаю, это… прощенья попросить на суде у жены, у ребятишек…
– У ребятишек-то зачем? Они малые, ничего не понимают, – проронил рулевой и хохотнул: – И у этого еще попроси, у фраера, который с бабой твоей шухарил.
Илья насупился:
– Если от него будет зависеть моя дальнейшая жизнь – и попрошу… Он-то что, он только из школы ее провожал, портфель помог донести…
– И-эх! – вздохнул Васька и, крутанув головой, выматерился. – Я б такую бабу… Портфель донести! После такой помощи у баб пузо начинает расти! Конешно, твое дело, можешь прощенья просить, пусть народ над тобой похохочет.
– Смешней будет, если я за решетку попаду? – разозлился Рогожников. – Главное, за что? По глупости!.. А мы с Лидкой ничего жили. Она меня все на скамеечке ждала, на угоре. Иду из рейса – вижу в бинокль: сидит, ждет… Я сразу гудок! Ребятишки вокруг нее прыгают!.. Помню, Любашка маленькая была, на руках у нее, в одеяло завернутая. Как увижу – сердце к горлу подкатывает. Так зря она б не ждала… И у следователя тогда она будто меня защищает. Когда вышли с ней на улицу – молчит, а смотрит так, словно я больной чем-то хожу.
