Но еще более занимателен сам текст «акта». Наши читатели скоро убедятся, что участковый надзиратель Горбов был совсем не таким полуграмотным служакой, каким он предстает в процитированном неуклюжем документе. Да, в известных нам его личных писаниях он, конечно, далеко не виртуоз грамматики и пунктуации, однако виденные нами его заявления, записки, объяснительные и тому подобные бумажки свидетельствуют о вполне достаточной для его положения образованности. С учетом этих обстоятельств «акт» вызывает явное недоумение. Исследователи-профессионалы на эту тему давно дискутируют, но у них постоянно не хватало важного козыря – автографов Горбова. Теперь они у нас в руках. Сверяем почерк Горбова с каллиграфией «акта» (см. в книге соответствующие фотографии). Ненужно быть специалистом, чтобы заметить: написание ряда букв в собственноручном заявлении милиционера от 9 октября 1930 года в областную Контрольную комиссию (по поводу исключения его из партии) резко отличается от написания тех же букв в «акте». Особенно это заметно при сравнении прописных П, У. И в одном и в другом случаях встречается словосочетание «учn(астковым) надзирателем»; даже простая сверка письменных знаков дает основание для сомнения, что идентичное выражение написано рукой одного и того же человека. Бесспорная подлинная подпись «Н. Горбов» на его заявлении 1930 года явно не похожа на его автограф в «акте». Нам приходилось вглядываться и в более ранние подписи оригиналы милиционера (например, под его заявлением от 28 ноября 1927 г. в бюро коллектива 2-гоотделения ЛГМ). Его почерк не претерпел заметной трансформации. Разумеется, для далеко идущих выводов требуется профессиональная и независимая графологическая экспертиза. Если она подтвердит обоснованность наших сомнений, «акт» должен быть признан сфальсифицированным без участия Горбова. Известные протоколы опросов свидетелей при обнаружении тела Есенина (Назаров, супруги Устиновы, Эрлих) также вызывают множество недоумений. Если выяснится, что все упомянутые выше бумаги поддельные (а для такого заключения есть серьезные основания), «милицейский» сюжет в «деле Есенина» впишется в общую картину намеренного сокрытия следов убийства поэта. Тогда данный эпизод будет выглядеть следующим образом: Горбов был в «Англетере», писал протокол, но укрыватели преступления его уничтожили и сочинили «свой» (заметьте, фамилия участкового надзирателя по горячим следам происшествия в печати не упоминалась); свидетели и понятые выполняли свои прямые тайные обязанности. В дальнейшем читатели убедятся – для такого вывода нашлось множество спрятанных до времени архивно-документальных доказательств.
Для выяснения истины полезно обратиться к личности милиционера Горбова. Странно, но факт: до недавнего времени о нем почти ничего не было известно, дискуссии главным образом шли о сочиненном им (?) полуграмотном документе. Между тем обнаружилось, он был достаточно образованным человеком: до революции много лет работал наборщиком на солидном петербургском Печатном Дворе, а эта профессия, согласитесь, способствует повышению грамотности; в 1920-м комиссарил на польском фронте – подобная служба тоже говорит о его определенной «подкованности»; в 1922—1923 годах прошел выучку в специальной школе Активно-секретного отделения уголовного розыска (АСОУГРО), сдав весьма жесткий экзамен (из 149 курсантов, как выяснилось, испытание выдержали лишь 66), – такая учеба конечно же повлияла на уровень его образованности (о росте нравственно-морального облика сего товарища мы остережемся говорить). Далее будут представлены выразительные детали его биографии, которые нередко «совмещаются» и с хроникой преступления в «Англетере», и с дальнейшей судьбой самого милиционера.
Недавно в секретных бумагах 2-го отделения ЛГМ нашлась партийная характеристика на Горбова. Этот весьма примечательный документ помогает высветить его сложное лицо. Цитируем:
«Совершенно секретно
Горбов Николай является по должности учнадзирателем, со своей работой справляется и интересуется ею. Бывший член партии, выбыл из партии (по его словам) якобы механически, по прибытию с фронта. Выпивает, но на службе пьяным не появлялся. Является слушателем кружка самообразования II ступени, занятия посещает неаккуратно. Работая в качестве председателя ячейки культсмычки, активности не проявил, так как эта работа дана недавно. В выполнении партобязанностей всегда старается найти какую-либо причину своей неисправности. К партвзысканиям привлекался один раз без передачи дела в К(онтрольную) к(омиссию) за невыполнение партдиректив (неявка на пленум коллектива с докладом и срыв собрания коллектива).
Тов. Горбов имеет свой собственный дом в две квартиры и, по непроверенным слухам, еще два дома. Как партиец себя в работе общественно-политической не показал, имеется мещанско-обывательский (тон).
От(ветственный) секр(етарь) коллектива:
(Силин (Павел Сергеевич))
(Подпись).
11/IV-1927 г.»
Наш «протоколист» на фоне часто хмельных собратьев выглядел прилично; хитрый тверской мужичок (он родом из Тверской губернии) имел другие страсти, первейшую – зашибить любым способом дармовые деньги. Туманное упоминание в характеристике излишних домиков у Горбова имеет основания (он проживал с матерью, женой и сыном на станции Удельная по улице Рашетова, д. 7).
Судя по сохранившимся протоколам собраний 2-го отделения ЛГМ, Горбов был заядлым демагогом, особенно по профсоюзной части (поближе к кормушке). Павел Силин пишет, что его сослуживец однажды сорвал серьезное партийное собрание «коллектива». Действительно, такой случай был 8 июля 1926 года, когда Горбов не явился с докладом на тему борьбы с ленинградской «новой оппозицией», противостоявшей курсу XIV съезда РКП(б). Факт этот по-своему примечателен, так как милиционер находился под сильным влиянием друзей – сторонников Троцкого и Зиновьева, и невыполнение поручения не являлось случайным (мы к этой проблеме еще вернемся).
В 1929 году по состряпанному уголовному «делу» (покупка у знакомых кооператоров И.А. Волкова и Н.Ф. Наумова продуктов по заниженным ценам) Горбова судили (7 сентября, судья Эвертсон, народные заседатели Виноградова и Морозов, секретарь Смирнов) и упрятали за решетку. Снова обратите внимание на дату: это год высылки Л.Д. Троцкого из СССР. До поры до времени троцкисты, очевидно, подкармливали Горбова за его умение держать язык за зубами, но когда пришла тревожная пора, милиционера «на всякий случай» – чтоб помалкивал – засадили в первую ленинградскую фабричную трудовую колонию (напомним, подобным же образом, под надуманным предлогом, посадили в «Кресты», а затем сослали на Соловки коменданта «Англетера» В. М. Назарова).
Сообразительный «секретный» милиционер отбывал наказание тихо-смирно, и 28 августа 1930 года его освободили. В это время его прежние хозяева-троцкисты находились в опале, и Горбов проговорился. В подтверждение приводим его впервые обнаруженную автобиографию (заверенная подписью-автографом машинопись):
Родился в 1885 году. Отец был служащий; семья состояла из шести человек. В 1893 году отец умер; осталось у матери четверо детей, восьмилетний – самый старший.
В 1900 году поступил наборным учеником в Государственную типографию (ныне Печатный Двор); выпущен из учения в 1905 году. За участие в забастовке в 1905 году был уволен из типографии. В 1906 году вторично поступил в Государственную типографию наборщиком и проработал до 1920 года. (В) 1920 году был направлен на фронт под Варшаву и пробыл 6 мес(яцев), после чего вернулся обратно в типогр(афию).
В 1925 г., в годовщину смерти Владимира Ильича Ленина[4], вступил в ряды ВКП(б)[5] и в порядке выдвижения коллективом был направлен на службу в милицию, где и прослужил до 1929 г. В милиции прослужил около 5 лет в должности уч(асткового) надзирателя. В 1929 г., в сентябре месяце, нарсудом Центрального района был осужден по статье 117, часть I У(головного) К(одекса) за то, что будучи уч(астковым) надзирателем 2-го отделения ЛГМ, позволил себе на своем участке у частного торговца, которого знал 25 лет, и с его братом вместе работал в типографии, который также был наборщиком[6]. Покупал у этого частника для своей потребности продукты питания. Все мое обвинение по ст. 117, часть 1, я считаю было сделано за то, что я позволил себе критиковать некрасивые поступки бывшего начальника милиции Егорова и бывшего секретаря Ленинградского Совета Леонова[7].
Отбыв наказание 9 месяцев, досрочно, 28 августа 1930 г., освобожден наблюдательной комиссией 1-ой Ленинградской фабричной ремесленной трудовой колонии.
26 ноября 1930 г. областной Контрольной комиссией Смольнинского района за то, что я находился под судом, был исключен из рядов ВКП (б).
1 сентября 1930 г. поступил наборщиком в I типографию Облисполкома, где работаю по настоящее время.
