— Негодяй, — выдохнула она, унимая биение сердца.

— Потому что все подстроил? — Николас негромко засмеялся, довольным взглядом изучая ее лицо. — А ты бы приехала, если бы я тебя попросил?

— Нет. Конечно же, нет!

— Я знаю.

Выдернув руку, Мэриэл приложила ее к груди, где бешено колотилось сердце. Мозг отказывался работать. Она потрясла головой, пытаясь прийти в себя, и когда наконец обрела дар речи, слова прозвучали так, словно она боится, а не испытывает слепую ярость:

— Что все это значит?

— В этой части света я не сумел найти места более похожего на рай. — Николас усмехнулся. — Впервые в жизни я веду себя сентиментально, но с тобой я забываю о здравом смысле.

Здравый смысл! Слова казались такими неподходящими, что Мэриэл рассмеялась и, не в силах остановиться, прикрыла ладонью рот.

Он произнес:

— Мне нравится, когда ты смеешься. Это убеждает меня в том, что, когда весь мир, казалось бы, летит в тартарары, есть еще на свете счастливые люди.

— Николас, что я здесь делаю?

— Отдыхаешь, — поспешил он с ответом. — Ты говорила, будто собираешься взять отпуск на неделю, чтобы отремонтировать квартиру. Я расплатился с твоим агентством, они получат свою долю.

Складывалось впечатление, будто он оплачивает ее время. Быстрый обжигающий взгляд Мэриэл столкнулся с его, излишне проницательным.

— Мэриэл, я думал, что тебе будет приятно отдохнуть, а поскольку затеял все это сам, то должен быть уверен, что ты ничего не потеряешь в материальном плане.

Его слова звучали разумно. Агентство, безусловно, будет рассчитывать на свою долю в ее предполагаемом вознаграждении за эту неделю.

— На какой срок?

— Через восемь дней я должен ехать в Лондон. До тех пор коттедж наш.

— И никаких обязательств?

— Абсолютно никаких.

До чего все просто, думала Мэриэл, не понимая, почему сопротивляется. Тебе даже не требуется принимать решений. Или только одно, и ты знаешь какое. Ты это поняла, как только увидела его вновь.

Она испытывала странное чувство, словно это место и этот мужчина объединились, чтобы сорвать прозрачные покровы с запретных для нее чувств, о существовании которых она и не подозревала. Ее охватил безотчетный страх.

— Обманщик, — мягко произнесла она.

Николас поднял руки. У любого другого этот жест мог бы сойти за признание поражения.

— Видишь, что ты со мной делаешь? Я никогда ни одну женщину не желал так, до дрожи. Но, поверь, не может быть и речи о принуждении. В доме две спальни. Ты можешь спать одна. Впрочем, должен сказать, что сделаю все, чтобы убедить тебя спать вместе со мной в моей кровати. Ты можешь уехать с острова, я не стану тебя останавливать. Но хочу, чтобы ты осталась, Мэриэл, моя милая колдунья.

— Хорошо, — ответила она хрипло, не глядя на него.

Это было одновременно капитуляцией и согласием, щедрой благосклонностью и откровенным признанием собственного желания, подарком и вознаграждением — одно слово, обладающее силой клятвы.

Николас крепко обнял ее. Он не стал ее целовать, а лишь прижался щекой к голове и долгие молчаливые мгновения оставался стоять так, пока каждая клеточка ее тела не ответила на его ласку. Страх и потрясение постепенно отступали, она успокоилась и приняла ситуацию как должное.

Наконец его руки разжались. Он прошептал:

— Чего тебе сейчас хочется? Есть?

— Я бы приняла душ, — неуверенно ответила Мэриэл.

— Сейчас принесу твой чемодан. Спальня налево, третья дверь по коридору. Там две ванные комнаты, выбирай любую.

Мэриэл предпочла ту, где была побольше, и испытала некоторую досаду, поняв, что Николас не войдет. Возможно, он давал ей время свыкнуться с происходящим. Она знала, что Николас интеллигентный человек, но ожидала от него скорее властного, а не заботливого поведения.

На двери висел толстый белый халат, она накинула его, чуть иронично улыбнувшись и высвобождая влажные волосы. Халат был похож на миллионы других банных халатов, но был отделан шелком, да и тяжелая материя отличалась великолепным качеством. Может, счастья за деньги и не купишь, но комфорт они, безусловно, обеспечивают.

И поскольку не вызывало сомнений, что заработков Николаса не хватит, чтобы оплатить всю эту роскошь и полное уединение, он, скорее всего, воспользовался наследством. Вполне разумно, ибо, похоже, Николас, как и его отец, собирается завести любовницу. На какую-то секунду у нее мелькнула мысль: не хочет ли он чего-то большего, не станет ли это прелюдией к предложению руки и сердца.

Как глупо, что у нее так радостно бьется сердце! Любовь и уважение являются единственными стоящими причинами для создания семьи, но она не любит Николаса. А он слишком практичен, чтобы думать, будто четырехдневного знакомства и сильного сексуального влечения достаточно для женитьбы.

Значит, прежде чем сжечь за собой мосты, она должна убедиться, что Николас понимает, что, кроме этой недели, у них ничего нет.

Не повязав голову полотенцем, она откинула волосы и открыла шкафчик в поисках фена. Слава Богу, волосы у нее послушные. Ей хотелось выглядеть как можно лучше, хотелось подарить Николасу неделю, которой он никогда не забудет.

Минут десять спустя она нерешительно вышла из ванной. Николас уже поджидал ее в спальне.

— Ты, наверное, хочешь распаковать вещи, — сказал он, — но я могу попросить об этом горничную.

— Нет, — покачала головой Мэриэл. — Мне кажется, нам нужно поговорить, прежде чем мы… ну, прежде чем мы совершим непоправимое…

Николас насторожился, но губы его улыбались:

— Что ты хочешь мне сообщить?

Убеждать себя гораздо легче в уединении ванной. Теперь же, под разгоряченным взглядом его зелено-золотистых глаз, напряженно изучающих ее лицо и не упустивших ее растущего желания, ей оставалось лишь сдаться.

Честность же заставила ее произнести:

— Я хочу, чтобы ты все понял правильно. То есть я не хочу, чтобы мы обманывались. Оба. Это будет несправедливо, учитывая… — Слова застряли у нее в горле. В натянутом молчании чувствовалась напряженность.

— Учитывая что? — медленно переспросил Николас.

Мэриэл сглотнула.

— Что это не может перерасти в нечто постоянное, — выговорила она наконец, чувствуя, что каждое слово бьет его по сердцу.

— Конечно, ты права, — спокойно сказал Николас. — Просто по какой-то странной иронии судьбы мы попали в сети чувственного колдовства. Это нерационально, но с этим невозможно бороться. Похоже, мы оба против этого бессильны. Мы пытались игнорировать. У меня не получилось.

Мэриэл покачала головой и признала:

— У меня тоже.

Он не сводил с нее властного, гипнотического, словно у хищника, взгляда.

— Итак, поскольку ни ты, ни я не хотим мучиться, мы удовлетворим за предстоящую неделю наш голод, получим нужное нам очищение и сможем смотреть друг на друга более или менее объективно. Так? — спросил Николас.

Именно это она и собиралась сказать. Почему же тогда ей так больно слушать его глуховатый голос, бесстрастно очерчивающий границы их романа?

Стараясь контролировать себя, Мэриэл кивнула.

— Я бы не смогла выразить мысль лучше. — Она пожала плечами. — Мне бы хотелось смотреть на тебя и не чувствовать, как внутри все переворачивается, вообще ничего не чувствовать.

Единственной реакцией со стороны Николаса был долгий, невозмутимый взгляд. Он холодно и по-деловому произнес:

— Значит, мы оба понимаем, что с нами происходит.

Я его не люблю и не буду любить, твердила Мэриэл притаившейся в душе романтической надежде. Ни сейчас, ни потом.

Поспешно, чтобы не передумать, она проговорила:

— Я не привыкла к таким ситуациям, Николас, я плохо представляю, как нужно себя вести.

В его взгляде мелькнуло какое-то сильное и мрачное чувство, но он сказал неизменившимся голосом:

— В мои привычки это тоже не входит. Может быть, теперь, когда мы обговорили основные правила, ты захочешь поесть?

— Нет, спасибо, — ответила Мэриэл, — я перекусила в самолете.