– Безнадежное дело, – вставил Георгий Николаевич. Про себя он был очень доволен ответом бабушки Дуни.

– Когда-нибудь в следующий мой приезд попытаюсь уговорить эту скрягу, – шепнул ему Федор Федорович. – А сейчас для меня основное – не опоздать на электричку. Покажите мне наконец, где же тот белый камень!

Насчет скряги Георгий Николаевич не стал спорить. Он наступил на камень ногой и сказал:

– Вот он. – Потом обернулся к старушке и попросил ее: – Как бы нам на вашего льва посмотреть?

– Вы что же, каждый день мой порог переворачивать будете? – проворчала она, словно бы начиная сердиться.

– Да, хотел бы перевернуть, только сил у нас не хватит. – Георгий Николаевич обратился к Федору Федоровичу: – Мы ведь с вами вряд ли справимся? Вот тут недалеко школьники-туристы в палатках живут. Я их попрошу – они помогут. А сейчас пойдемте ко мне обедать. Пожалуйста, пойдемте, жена вас так приглашала. Пропустите электричку, поезжайте со следующей.

– Нет-нет, мне крайне необходимо ехать сейчас, – упрямо повторял Федор Федорович, облизывая губы и потирая живот. Как видно, в нем происходила борьба между археологическим долгом и желанием утолить голод. – Давайте попытаемся перевернуть вдвоем, вот и старушка поможет.

Но бабушка Дуня, ссылаясь на хворь под ложечкой, помогать решительно отказалась.

По счастью, в этот момент показался Илья Михайлович. Он подошел. Георгий Николаевич знаками объяснил ему, что надо делать. Радульский Илья Муромец опять потер ладонями, опять крякнул, нагнулся и разом перевернул камень.

Федор Федорович ахнул, тут же упал на колени и, забыв все на свете, точно сам закаменел; однако через минуту опомнился и, низко наклонившись над камнем, стал понемногу счищать ладошкой комья земли и при этом лихорадочно пыхтел. Он долго поочередно рассматривал все запутанные изгибы переплетающихся между собой львиных хвостов и языков, каждый каменный листик, каждый каменный цветок, потом вскочил, поглядел на Георгия Николаевича снизу вверх сквозь свои свирепой толщины очки и трагическим шепотом произнес:

– Настоящее белокаменное чудо!

– К какому времени вы относите камень? – спросил Георгий Николаевич.

– Боюсь сказать определенно, но полагаю, что это не последняя четверть двенадцатого века, а первая четверть тринадцатого, и тогда это потрясающее открытие, – сказал Федор Федорович. – Хочу показать фотографии другим специалистам, порыться в первоисточниках, в летописях.

Знаками он объяснил Илье Михайловичу, как поставить камень на ребро, как повернуть его наклонно, а сам, не боясь испачкать свою разлетайку, лег на траву на живот и несколько раз щелкнул фотоаппаратом.

Георгий Николаевич написал старику записку с просьбой повторить свой рассказ о белых камнях. Тот начал, как всегда, не торопясь, с сознанием собственного достоинства. Рассказал о песчаной буре, обнажившей за кладбищем кучу отесанных белых камней, о том, как радуляне перевозили камни к своим крылечкам, рассказал и об этом камне, с изображением льва, и о другом камне, с изображением витязя, куда-то исчезнувшем.

Федор Федорович сперва все поглядывал на часы, явно нервничая, потом махнул рукой и стал слушать внимательно.

Георгий Николаевич очень обрадовался. Он понял, что, увидев белокаменное чудо, археолог забыл о раскопках под Владимиром и теперь останется до следующей электрички.

Когда старик кончил свое неторопливое повествование, Федор Федорович резко повернулся к Георгию Николаевичу и заговорил с жаром первооткрывателя:

– Доска подзора великолепна, а камень совершенно уникален! И старушка столько лет прятала такое чудо, а люди видели только изнанку белокаменной плиты. Обратите внимание, с каким тонким вкусом и мастерством, с какой буйной фантазией камнесечец выбирал долотом фон на плоскости камня и целиком заполнял его переплетающимися между собой змеевидными стеблями-хвостами и стеблями-языками.

Он еще раз сфотографировал камень несколько наискось, чтобы яснее выделялись тени. Могучий Илья Муромец осторожно положил плиту на место. И опять скрылась от людского взора красота белокаменная.

Федор Федорович сказал:

– А теперь пусть ваш знаменитый плотник поведет меня на то место, где лежали те белые камни

– Не лучше ли сперва отобедать? Жена вас так хотела угостить, – продолжал искушать его Георгий Николаевич. -

Пойдемте.

– Благодарю покорно. Должен признаться, я действительно с утра ничего не ел, – смущенно сказал археолог.

За обедом зашел разговор о происхождении села Радуль.

Федор Федорович сказал, что знает предание о витязе, поселившемся здесь с женой, и считает это предание не выдерживающим никакой исторической критики. Когда-то некий смышленый здешний житель задумался: откуда пошло название села? Вступили ему на ум слова – «радость», «радостный», «радужный», он и сочинил эту красивую, поэтичную, но абсолютно недостоверную легенду.

– Как – недостоверную! – воскликнула Настасья Петровна и переглянулась с мужем.

Федор Федорович посмотрел на нее с той снисходительной улыбочкой, с какой иной раз учитель глядит на шестиклассника, осмелившегося вступить с ним в спор.

Он заговорил о переселении славян в XI и XII веках.

В те времена в южнорусских степях жить стало невыносимо: набегали чуть ли не каждый год орды диких кочевников – сперва печенегов, позднее половцев; они жгли города и селения, а жителей убивали или в плен уводили. И тогда началось массовое переселение на север, в том числе в дремучие леса вдоль Клязьмы и ее притоков. В такую глушь враги не осмеливались пробираться.

Переселенцы несли в своих сердцах горькую тоску по разоренной покинутой родине, несли память о родных краях. И потому они называли прежними названиями те реки, города и селения, где копали новые землянки, где рубили новые избы, где запахивали раскорчеванные нивы.

И сейчас на севере и на юге имеются города с одинаковыми названиями. Таковы Переславль, Звенигород, Галич, Стародуб. И там и здесь текут реки Лыбедь, Трубеж, Почайна, Ирпёнь. Список таких парных названий можно продолжить. Так, на юге, в Черниговской области, на левом берегу Днепра, есть село Радуль весьма древнего происхождения. Тамошние переселенцы и перенесли в двенадцатом столетии сюда на берега Клязьмы свое милое душе название.

Федор Федорович добавил, что во время Отечественной войны ему, как разведчику, пришлось возле того Радуля ночью на плоту форсировать Днепр.

Георгий Николаевич искоса посмотрел на худосочного археолога и никак не мог представить его в каске, с автоматом, с ручными гранатами подкрадывающегося ползком на животе ко вражеским окопам. Впрочем, время идет, идет неумолимо вперед… И сам он сейчас нисколько не похож на когда-то молодцеватого военврача третьего ранга из медсанбата…

– Нет, вы нас все равно не убедите, – очень твердо сказала Настасья Петровна. – Здешние жители верят, и мы верим, что витязь с женой и дружиной действительно проплывали по Клязьме, остановились тут ночевать. И было витязю на душе радостно. Основал он наше живописное село и хотел построить храм или терем из белого камня.

Федор Федорович опять снисходительно улыбнулся.

– Должен вас разочаровать, – начал он. – Очень часто выдуманные легенды подгоняются под те или иные географические названия исключительно по фонетическому[2] сходству. Вот, например, протекает по северной части Московской области река Яхрома…

И он рассказал, что существует легенда: будто бы некая царица, гуляя по берегу реки, споткнулась и подвернула себе ногу. Слуги подхватили ее, повели под руки, она стонала и все повторяла: «Я хрома! Я хрома!» А на самом деле название реки идет от живших здесь до славян финских племен.

– Согласна, что царица выдумана, – настаивала Настасья Петровна, – а витязь с женой здесь действительно жили; их тут вместе и похоронили, а где похоронили, неизвестно.