Граф все еще смотрел на нее с некоторым удивлением, и Грэйния продолжала:

— Боюсь, что папа не был, что называется добрым католиком даже и в Англии, а когда мы приехали на Гренаду, он убедился, что британцы не признают католицизм из-за своих антифранцузских настроений, и вообще перестал посещать церковь.

Ей почему-то подумалось, что граф смущен ее словами, и она начала объяснять дальше:

— Когда мама бывала в Сент-Джорджесе, она посещала протестантскую церковь и по воскресеньям иногда брала с собой меня, но дорога была длинная, да и папа не любил оставаться один, так что все это происходило очень редко.

Граф теснее прижал ее к себе.

— Когда ты выйдешь за меня замуж, любимая, — сказал он, — то станешь доброй католичкой, и мы вместе возблагодарим Бога за то, что он дал нам возможность найти друг друга. Я чувствую, что отныне он примет нас под свое покровительство и защитит.

— Я тоже чувствую это и стану делать все, о чем ты меня попросишь.

После этих слов Бофор поцеловал ее, и они разомкнули объятия, только услышав, что Анри уже в кухне и, по-видимому, занялся приготовлением обеда.

Граф отправился к священнику, а тем временем появился Жан с одним из чемоданов Грэйнии, и она принялась разбирать свои наряды.

Она искупалась, и это ее освежило после жаркого и тревожного дня; ей не хотелось лишать графа его спальни, но Жан заявил, что таков приказ хозяина, и Грэйния перестала возражать.

Раздеваясь, она думала о том, что завтра они уже будут вместе, что Бог не только избавил ее от Родерика Мэйгрина, но и дал ей мужа, о каком она мечтала.

С жаром произнесла она католические молитвы; так молился граф, так и она станет молиться впредь.

Вскоре Бофор вернулся; он переодевался в соседней комнате, куда Жан принес его вечерний костюм.

Грэйния к этому времени выбрала и надела красивое платье, потом, как могла, изящнее уложила волосы.

Ей ужасно хотелось, чтобы они снова стали светлыми, но она не забывала наставлений графа — думать по-французски, быть француженкой, чтобы никто не заподозрил в ней врага.

— Как только я стану графиней де Ванс, у меня не будет необходимости притворяться, — объявила она своему отражению в зеркале. — У меня появится самый прекрасный титул на свете!

Она все еще смотрелась в зеркало, но думала при этом о графе; в дверь постучали, и Бофор вошел в комнату.

— Я решил, что ты уже готова, любовь моя.

Она встала со стула перед туалетным столиком, он протянул к ней руки, и Грэйния подбежала к нему.

Он не поцеловал ее, но в глазах у него была бесконечная нежность.

— Все улажено, — сказал он. — Завтра ты станешь моей женой. Мы будем спать вместе на постели, на которой спал еще мой дед. Она стала такой неотъемлемой принадлежностью моего дома, что я не мог не взять ее с собой.

Он подошел чуть ближе, и Грэйния спросила:

— Ты и вправду женишься на мне?

— Ты будешь моей женой, и мы вместе преодолеем все трудности на жизненном пути.

Он обвел глазами комнату и сказал:

— По дороге из церкви я думал, что, по крайней мере, какое-то время нам не придется голодать.

Он посмотрел на картину Буше, и Грэйния вскрикнула.

— Ты собираешься продать эту картину? — спросила она.

— Я получу за нее хорошие деньги от голландца, который живет на острове по ту сторону границы, — ответил граф. — Сохраняя нейтралитет, они там скорее выиграли в результате войны, чем потеряли.

— Но ты не можешь продавать фамильные ценности!

— Сейчас у меня есть только одна ценность, которой я по-настоящему дорожу.

Он прижался губами к ее губам и таким способом лишил ее возможности выражать протест.

Они спустились вниз рука об руку, и Жан сервировал для них восхитительный обед, приготовленный Анри; после еды, когда они остались одни, граф сказал:

— Я договорился с экономкой священника, что она переночует здесь и тем самым исполнит роль дуэньи. Не хотелось бы, начиная нашу жизнь, шокировать французских матрон Сен-Мартена. Языки у них работают ничуть не хуже, чем у женщин в любой другой части света.

— Ты будешь ночевать на корабле?

— На той самой кровати, на которой ты спала в прошлую ночь. Стану мечтать о тебе, а завтра мои мечты обратятся в действительность.

— Я тоже буду мечтать.

— Я люблю тебя! — сказал он. — Я люблю тебя так сильно, что каждую минуту мне кажется, будто я достиг своих высших душевных возможностей в этом чувстве, но потом начинаю любить тебя еще больше. Что же ты сотворила со мной, любимая, если я ощущаю себя мальчуганом, впервые влюбленным?

— Но ведь ты, наверное, любил многих женщин. Граф улыбнулся:

— Я француз. Я нахожу женщин весьма привлекательными, но в отличие от большинства моих соотечественников я еще совсем молодым отказался от брака по расчету, и до сих пор я никогда — и это истинная правда! — не встречал женщины, с которой хотел бы связать себя на всю жизнь.

— А что, если я разочарую тебя?

— Ты меня никогда не разочаруешь. Когда я смотрел на портрет, который считал твоим, я твердо знал, что передо мною образ женщины, единственно мне нужной, а когда увидел тебя во плоти, понял, что недооценивал и свои желания, и то, что ты можешь мне дать.

— Ты в этом уверен? — спросила Грэйния.

— Совершенно уверен, — ответил он. — Дело ведь не только в том, что ты говоришь или думаешь, но, прежде всего, в том, какая ты есть. Твоя прелесть, которую я оценил, едва взглянув на тебя, сияет, словно огонь маяка, и окружает тебя аурой чистоты и доброты, дарованной тебе самим Богом.

— Ты говоришь мне такие удивительные вещи! — в волнении крепко стиснув руки, воскликнула Грэйния. — Но я отчаянно боюсь, что не смогу дать тебе то, чего ты ждешь от меня, и тогда ты уплывешь далеко и оставишь меня.

Бофор покачал головой:

— Ты должна узнать, что я бросаю ремесло пирата. Когда мы поженимся, я поговорю об этом со своими друзьями, и мы вместе решим, как нам зарабатывать себе на жизнь иным способом.

Он ненадолго задумался, потом продолжил:

— Как я уже говорил, я продам кое-что из своих вещей, чтобы мы не голодали, а потом, я уверен, Господь не оставит нас, и мы в более или менее короткий срок вернемся на Мартинику.

Он говорил так вдохновенно, что у Грэйнии выступили на глазах слезы, и она протянула к Бофору руки.

— Я стану молиться и молиться, — сказала она, — а ты, любимый, научишь меня быть хорошей, чтобы молитвы мои были услышаны небом.

— В этом отношении ты не нуждаешься в уроках, — ответил граф, — но есть многое другое, чему я собираюсь тебя научить, моя обожаемая, и я думаю, ты догадываешься, что я имею в виду.

Грэйния покраснела, потом пробормотала почти неслышно:

— Надеюсь, ты будешь доволен… своей ученицей.

Граф встал из-за стола, помог Грэйнии подняться, обнял за талию, и они пошли в гостиную.

При свечах гостиная выглядела чудесно, и Грэйнии казалось, что они находятся в старинном французском замке или в одном из тех дворцов, о которых она читала в книгах, купленных матерью, когда училась французскому языку.

Она хотела сказать Бофору, что не вынесет, если вещи из этой комнаты будут проданы, но спохватилась и промолчала. Она совершила бы ошибку, расстроив графа и вынудив его сильнее переживать приносимую жертву.

«В конце концов, у меня тоже есть деньги», — подумала она.

Ведь если ее английские соверены перевести во французские франки, получится весьма значительная сумма.

Она улыбнулась, обрадованная тем, что внесет свою долю в их семейный бюджет, и граф спросил:

— Что, кроме счастья, вызвало у тебя улыбку, моя маленькая?

— Я обрадовалась, что у меня есть какие-то деньги. Завтра они по закону станут твоими, но прежде, чем ты из гордости откажешься от них, я хочу предложить, чтобы они стали моей долей в твоих расходах на твоих друзей и других членов команды. В конце концов, это ведь моя вина, что они больше не могут оставаться пиратами.