Константин Иванович умолк.
Георгий Тигранович в течение всей его речи хранил молчание, сидя в кресло за своим столом и барабаня пальцами по его крышке.
— Да-а, много, много ты знаешь, Константин. Ну, про легенду Канселье мы говорить всерьез все же не будем, однако и без того головной боли немерено. По существу, украдено национальное достояние. Кошмар, кошмар!
Георгий Тигранович снова вскочил и зашагал по кабинету, опять уподобляясь бенгальскому тигру в клетке.
— А зря ты, Георгий, так уж игнорируешь легенду Канселье. Проработав тридцать лет в этом институте, я на такое насмотрелся, что не стал бы так уж отметать ее с порога, тем более что неопределимый химический состав фулканеллина есть уже нечто, что обыватель назвал бы чудом. Кроме того, легенда Канселье лежит в основе мотива кражи, это же очевидно. Продать препарат практически нельзя или очень сложно. Значит, не обогащение было мотивом преступления, а пресловутое стремление к власти над миром, даже над мирами.
— Толкиен какой-то, — пробормотал Георгий Тигранович. — Но похоже, что насчет мотива ты прав, Константин. Что делать будем?
— Ну, во первых, можно с уверенностью сказать, что вор — свой человек, специалист. Не обязательно из нашего института; он может быть из университета, из пары-тройки других мест, из Москвы или Новосибирска, наконец. Кто вчера заходил легально, так сказать, в хранилище?
— Вот список, всего пять человек, все наши сотрудники: Эльза Петрова — поболтать с подругой; Изольда Полянская — за своим кетами-ном, чтобы отнести его в клинику и отметиться, что вот, и она, дескать, экспериментирует; Марк Погодин — к приятелю; Игорь Зацепин — за консультацией у Ирины Васильевны по поводу хранящихся у нас грибов-энтеогенов из Южной Америки; и наконец, твой тезка Константин Ри-зин. Этот и вообще-то пробыл в хранилище от силы минуты три — искал там почему-то Ходо-кова из клиники. Не нашел, естественно, и сразу же ушел. Вот, собственно, и все.
— Да, негусто. Вряд ли из этого щи сваришь. Эльза и о простом-то ДМТ понятия, поди, не имеет — ей бы партвзносы собирать, как в старые времена, а не в темные властелины лезть; с Изольдой все понятно: ей надо изображать из себя великого ученого экспериментатора, чтобы опять в Кембридж поехать, но не более того;
Марк — просто пьяница и бездельник; Игорь Зацепин — человек, конечно, серьезный, но это вроде бы еще не криминал. Ну а Костя Ризин… Короче говоря, скорее я взял этот ДМТ-Ф, чем он, сами понимаете. Чужая душа, конечно, потемки, но не до такой же степени.
— Значит, наверно, это кто-то туда нелегально пробрался, ночью, что ли. Вот тебе и собственная служба безопасности! Мордовороты и бездельники, им бы только водку жрать (прости, Костя), да прибавки к зарплате требовать.
— Ну это ты зря, Георгий. Во-первых, если уж человек в черные властелины собрался, он такое придумает, что никакая секьюрити не поможет. А во-вторых, наш шеф безопасности Юрий Игнатьевич — человек вполне приличный и соображающий, не надо так уж сразу его списывать.
— Нервы, нервы… Так что делать-то будем?!
— Во-первых, никаких общих собраний и оповещений всех и вся. Будем действовать piano-piano[44], как говорят итальянцы. И не надо, чтобы в бюро секции или тем паче в президиуме РАН узнали. Тогда начнется суета и катавасия, и уж точно ничего выяснить не удастся, да и реноме института погибнет. Они к нам в начале следующего года ревизию присылают, так что до этого срока время есть. Если, конечно, весь наш мир уже завтра не полетит в тартарары, хе-хе. Пусть Юрий Игнатьевич спокойно работает, вызывает к себе, беседует, даже в командировки ездит, если надо, но все строго конфиденциально и келейно. Собственное расследование, так сказать.
— Ну спасибо тебе, Костя. Ты меня и вправду немного успокоил. Ладно, иди к себе и сам поговори, с кем найдешь нужным. И держи руку на пульсе, как говорится. А я вызову Юрия Игнатьевича и озадачу его — он, впрочем, уже и сам озадачился, — дам ему разные там «цэ у» на тему piano-piano. Если найдешь нужным организовать какую-то утечку информации, сделай. Только не самому болтливому.
— Ученого учить, что мертвого лечить.
— Ну ладно, пока-пока! Буду держать тебя в курсе.
— Не расстраивайся, Георгий, не стоит оно того. Твои волнения и, прости меня, истерики, делу никак не помогут, скорее, все испортят, а здоро-вье-то уж точно пострадает. Ладно, счастливо!
Слегка кряхтя, Константин Иванович поднялся на ноги и, махнув рукой начальству, двинулся к двери. Георгий Тигранович тем временем уже звонил по внутреннему телефону начальнику службы безопасности института Юрию Игнатьевичу Головачеву.
Все смешалось в моей голове во время неспешного и даже несколько монотонного рассказа Тролля. С одной стороны, я был уверен, что в хранилище я ничего не брал, по крайней мере сознательно. Но вот эта-то оговорка и была существенным коррективом декларации моей невиновности. Дело в том, что я вообще не помнил, что я делал в хранилище и как из него вышел. С другой стороны, никакого препарата у меня не было. Его забрал Андрей во время моего обморока на лестнице? Абсурд. Сама мысль о причастности Андрея к этой краже казалась мне настолько нелепой, что я отметал ее с порога; мое сознание категорически отвергало ее. И тем не менее что-то тут было неладно: мой странный визит в хранилище, этот обморок… Странно… И вместе с тем ничего, кроме чувства несообразности происшедшего. Подождем, что будет дальше, пока ничего придумать и тем более доказать нельзя.
Я заверил Тролля, что ничего никому не скажу и рассыпался в благодарностях за доверие. Сам Георгий Леопольдович считал, что все это провернула наркомафия, которая своими длинными руками сумела дотянуться до нашего института и совершить хищение под покровом ночи, когда спят усталые игрушки и дремлют охранники, положив голову на стол, как на импровизированную подушку.
— А может быть, охрану и подкупили, — глубокомысленно заключил Тролль.
Мне версия наркомафии казалась уж слишком простой, лежащей на поверхности и поэтому совершенно, говоря наукообразно, нерелевантной. Надо искать в институте, и не обязательно 1 а femme, в этом я был уверен. Обратно до института мы шли молча. Вернувшись в наши Палестины мы разошлись: Тролль отправился в библиотеку, а я в сектор.
В секторе, как я того и ожидал, мне сообщили, что звонил Юрий Игнатьевич и просил зайти к нему в кабинет на четверть часа, когда у меня будет время. Я вздохнул и отправился на первый этаж (всегда любил отделываться от неприятных дел сразу, чтобы не висели над головой дамокловым мечом), в кабинет, обитый коричневой клеенкой, на которой висела табличка: «Директор службы безопасности СПбО ИТП РАН». Поскольку стучать по клеенке было довольно бессмысленно, я приоткрыл дверь и просунул голову внутрь:
— Вы позволите, Юрий Игнатьевич?
— Да-да, входите, пожалуйста, Константин Владимирович, гостем будете!
Я вошел к шефу нашей secret service, который сразу же после рукопожатия предложил мне сесть на удобный, но весьма старомодный диван, тоже обитый чем-то коричневым.
Юрий Игнатьевич Головачев был джентльменом — иначе не скажешь — преклонных лет, но вполне бодрым и жизнерадостным. Коротко подстриженные седые волосы, аккуратные усы над верхней губой, живые карие глаза, добротный серый костюм (сейчас пиджак был снят и висел на спинке кресла), белая рубашка с серым однотонным галстуком производили впечатление надежности и респектабельности. Большую часть жизни Юрий Игнатьевич прослужил в КГБ и покинул его в 1991 году в звании, кажется, полковника. Года с 1993 он работал в нашем институте и имел репутацию крепкого профессионала и добропорядочного человека, что признавали даже некоторые наши безумные демократы-шестидесятники, для которых аббревиатура «КГБ» была тем же, чем слово «жупел» для московских купчих времен Достоевского.
— Рад вас видеть, уважаемый Константин Владимирович! Извините, что отвлекаю от ученых изысканий, но ничего не поделаешь: у меня поручение от Георгия Тиграновича, а его выполнение предполагает краткую беседу с вами. Уверяю, я не отниму слишком много вашего драгоценного времени.
