Пишу это для того, чтобы ни у кого не осталось сомнений в смысле происходящего. Привычный к сегодняшней свободе выражений читатель может не понять чересчур непривычно деликатных выражений. Да, милостивые государи, инцест, в самом что ни на есть натуральном виде. Писать об этом не писали, а случалось всякое…

«Анфиса совершенно случайно застает их во время ночного купания в озере. Не стану пересказывать подробностей увиденного ею, но они настолько красноречивы, что не оставляют сомнений в справедливости ее подозрений.

Анфиса ни с кем не делится своим открытием, но одна мысль о том, что за хозяйка будет у нее в скором времени, приводит ее в бешенство. Уже тогда было понятно, что Лисицыно достанется Павлу Семеновичу, и старые хозяева говорили об этом при каждом удобном случае.

Проходит некоторое время, и Личарда ненадолго уезжает к старому хозяину, с которым несмотря ни на что сохранил добрые отношения. У того был День Ангела, отмечал его Семен Романович обычно широко, и Личарда всегда был во время таких застолий у него чем-то вроде шута.

Но не успел он уехать, как пропадает и его дочь.

Анфиса не знает, где та была целую неделю, она как и все в Лисицыно думала, что та уехала следом за отцом. Хотя и не понимала, почему в таком случае они не уехали вместе.

– Видимо соскучилась, – ядовито предположила она, когда я выразила ей недоумение по этому поводу.

– А возвратились они вместе? – спросила я, зная ответ заранее.

– Не помню… – пожала плечами Анфиса. – Хотя нет, она вернулась раньше. Личарда остался на похороны Семена Романовича.

– Он что, умер в День Ангела? – спросила я.

– Почти… – Анфиса многозначительно посмотрела на меня, но развивать эту тему не стала…»

Это не все, что я записала в тот вечер в своем дневнике, но пока оставим его ненадолго.

Могу объяснить причину, почему тетушка не решилась поместить то, что она написала дальше, на страницы своего романа. Ей не позволила скромность. То, что она могла доверить интимному дневнику, она не могла написать в романе. И она заменила его настолько тонким иносказанием, что даже я не сразу понял, что она имеет в виду.

Но мы-то люди привычные. Чего нам? И я заменил туманные и завуалированные строчки романа оригиналом, то есть текстом из дневника. По нашим временам – весьма безобидным:

«Незадолго до этой поездки Лариса обратилась к Анфисе за помощью. У нее были проблемы по женской части.

Именно поэтому Анфиса уверена на все сто процентов, что ни о каком ребенке тогда еще не было и речи.

А когда через месяц с небольшим в Лисицыно приехал на побывку Павел, красавица жена сообщила ему «радостную новость». И он вернулся в Петербург счастливым, уже считая себя потенциальным отцом семейства.

Вот, собственно говоря и все, что сообщила мне Анфиса, остальное я додумала сама».

И это показалось ей слишком смелым! Святая простота!

Что еще можно сказать по этому поводу?

Располагая этими сведениями, мне несложно было домыслить и все остальное. Теперь я могу писать об этом спокойно, а тогда была еще настолько неиспорчена, что кровь приливала у меня к голове, и я беспрестанно перебивала свои размышления молитвой, прося у Господа прощения за непотребные мысли.

Анфисе не было известно, но я-то знала наверняка, что эту неделю Лариса провела в лесном домике с Орловским.

Наивная ведьма, как ни смешно звучит это словосочетание, все эти годы считала, что Лариса родила ребенка от собственного отца. И ненавидела все это семейство лютой ненавистью. Насколько я понимаю, занятия колдовством не мешали оставаться ей в лоне христианской церкви и сохранять священный ужас перед столь страшным грехом.

Она и меня посвятила в эту тайну с одной лишь целью, чтобы я попыталась замолить смертный грех родителей. Она мне так и заявила на прощанье.

Ларисы давно не было на этом свете, и эту свою тайну она унесла с собой в могилу, но, зная все обстоятельства дела, я ни на иоту не сомневалась в том, что она носила под сердцем ребенка князя Орловского.

Воспользовавшись отсутствием Павла и Личарды, она решила поискать удовольствий на стороне. Не знаю, ограничилась ли она одним Орловским, или у нее за эти дни было еще несколько приключений. Но одно могу сказать наверняка. У нее явно была нездоровая психика, или я ничего в этом не понимаю.

Размышляя обо всем этом, я пришла к выводу, что проклятие Синицына-старшего достигло-таки своей цели.

Жизнь Павла представлялась мне теперь сплошным кошмаром. Семейство Личарды, с которым судьба связала его с молодых ногтей, превратила его жизнь в настоящую шекспировскую трагедию. И ее страшный финал был лишь достойным завершением ее начала. Причем, Павел, похоже, даже не был в ней главным действующим лицом.

Знал ли он хотя бы часть того, что мне было теперь известно? У меня были все основания предполагать, что нет.

Я знала теперь многое, но все это не приблизило меня к разгадке той главной тайны, ради которой я спустилась в этот ад. И нужно было подумать, что предпринять для того, чтобы все-таки к ней приблизиться.

Теперь я действительно узнала все про жизнь Лисицына и его обитателей, пора было и честь знать. Погостила и хватит.

Несмотря ни на что, совесть постоянно мучила меня по поводу моего самозванства.

«Каким бы чудовищем ни была мать Натальи Павловны, сама она тут совершенно ни при чем, – размышляла я. – Скорее ее можно назвать жертвой несчастных страстей ее матери. Судя по всему, она до сей поры мыкает горе где-нибудь в Петербурге, если даже всезнающая Ксения Георгиевна до сих пор о ней ничего не слышала.

Знает ли она о гибели своего отца? Если знает, то наверняка приехала к нему на похороны. И если я все правильно понимаю, то ей давно пора появиться, хотя бы для того, чтобы вступить в права наследства».

И почему она до сих пор этого не сделала, было совершенно непонятно.

Уже несколько дней, лишенная физической возможности покинуть эту деревню, я не только ожидала ее скорого приезда, но и готовилась к нему. Я собиралась честно ей рассказать о том, что мне было известно и, если ей будет угодно, предложить действовать заодно.

Но, похоже, она не торопилась стать полноправной помещицей, и для этого у нее должна была быть весьма веская причина.

Каких только предположений не появлялось у меня по этому поводу: и что ее самой давно нет на этом свете, и что она прикована к постели в каком-нибудь приюте для бедных… И я уже понимала, что не успокоюсь, пока не увижу ее собственными глазами.

В любом случае мне необходимо было снова съездить в Синицыно. Хотя бы для того, чтобы избежать скандала.

«Если я не объясню дочери Павла Семеновича своего временного проживания в Лисицыно под ее именем, – записала я в своем дневнике, – скандала не миновать. Возможно, она даже передаст дело в суд. Я бы на ее месте именно так и поступила».

Поэтому я не стала отменять своих распоряжений и пораньше легла спать, чтобы с первыми лучами солнца отправиться в Синицыно.

Не буду описывать всех дорожных перипетий по пути в Синицыно. Тем, кто хоть раз путешествовал по российской провинции, они хорошо известны. И в них не так много разнообразия.

На этот раз мой хваленый экипаж все-таки не выдержал единоборства с российскими ухабами, и нам пришлось делать аварийную остановку в самом неожиданном, и далеко не самом удобном месте.

Поэтому к месту назначения мы добрались только во второй половине дня, да и то лишь благодаря умению Степана. Он собственными руками привел карету в божеский вид. Во всяком случае, в ней уже можно было передвигаться без большого риска для жизни.

Я рискнула направиться в избу к бурмистру, несмотря на то, что еще недавно видела его в первых рядах участников облавы на собственную персону.

Он встретил меня приветливо, и всем своим видом пытался показать, что если и участвовал в тех боевых действиях, то только по недоразумения. И чтобы доказать свои дружеские намерения – разрешил снова остановиться в господском доме.