Пришла очередь Маньки задуматься. Странно как-то: она дала им неугасимую ветвь, которая вернулась к ней поленом. Получается, у дерева не было ни конца ни начала? Возможно, Дьявол говорил правду. Не будь поленьев, у нее вообще не осталось бы шанса противопоставить себя нечисти. Наверное, она тоже бы подумала, что помочь надо человеку, пусть замного времени вперед. Но тут же вспомнила, что не найди она города, валялись бы благодетели ее внутри статуй еще долго, дожидаясь такого дурака, как они вчетвером, да еще и дерево было из того самого полена, которое она же им дала, поэтому всякую благодарность отменила.

— Ну-у… — неопределенно пожала она плечами, взвешивая на воображаемых весах то и другое.

— Вот видишь, как лихо закручена жизнь! — поторопился упрекнуть Дьявол, пока она не ляпнула чего-нибудь еще. — И стольким обязана ты жизнью, и столькие обязаны тебе… Может, пора уже осознать, что нет у человека ничего, кроме того, что дорого Дьяволу? Ведь их тоже вела злая судьба! Разве они плакали бы на твоем месте?

— Запрещенный прием! — воспротивилась Манька, тут же сообразив, что не было никакой похвалы, просто подлизывался Дьявол. — Откуда я знаю, плакали бы или нет? Может, и плакали бы! Знаешь что, не надо мои мучения называть "благим даром"! Без них я бы не хуже жила!

— Ну, Маня, твой Зов меня всего уже извел! Чем тебя таким вампиры припечатали, если всякое мое слово убивается? Злобливая стаешь, невозможно к жизни вернуть! — расстроился Дьявол.

— Ну так скажи, как убрать этот проклятый Зов? Чего оправдания ищешь? Лучше был бы таким, какой есть. Вреднее нет никого, но я привыкла, а теперь, когда ты прикрываешь свою вредность, понимаю, камень за пазухой припрятал. Или это не так?

Дьявол тяжело вздохнул.

— Ничего не могу сказать определенно по этому поводу! — опять откровенно признался он. — Далекое будущее состоит из вероятностей. Есть время и место, где твоя голова столкнется с определенными трудностями. И только ты сама рассмотришь их во времени и пространстве, и примешь решение, от которого будет зависеть твоя судьба. Велика ли вероятность, что вампиры встретят тебя с хлебом солью, вслушиваясь в каждое твое слово?

— Ноль, — сразу же просчитала Манька.

— И я о том же. А велика ли вероятность, что ты положишь на лопатки вампиров?

— Ну… — Манька задумалась. Слабой она себя уже не считала.

— Шанс есть, но не далек от нуля. А велика ли вероятность того, что вампиры будут искать способ убрать с лица земли и тебя, и землю, которая им как бельмо на глазу?

— Сто процентов, — не задумываясь, ответила Манька.

— А теперь соедини две вероятности, когда ты не положишь на лопатки вампира, и где они ищут способ убить тебя. А когда эти две вероятности станут реальностью? И снова появятся несколько возможных вариантов будущего: биться насмерть, убежать и спрятаться, подчинится злому вампиру… Первое — сто процентов смерть, ноль процентов выжить. Второе… ну так себе, шанс есть, но не далек от нуля. Третье, ноль процентов выжить, сто процентов смерть — медленная и мучительная. Трудность, Маня, это когда нулевую вероятность оборачивают в стопудовую. Даже не представляю, как ты справишься.

— Вот и правильно! — смягчилась Манька, понимая, что на этот раз Дьявол говорил как есть. — И не надо придумывать, как подманить меня на эту трудность, дожить надо сначала, — она засмотрелась на свою внутренность, которую будто фонариком подсветили. Нащупать ничего не получалось, пространственные объекты набились во внутренность туго, как в мешок. И боли никакой не было, чтобы понять, кто и с чем, разве что голова тяжелая и не свободно. — Господи, откуда столько дерьма? — удивилась она. — Злоба у меня какая-то на тебя и на Борзеевича, хотя злом никогда не смогла бы подумать о вас, — пожаловалась Манька, недоумевая. — И вспоминаю, сколько пережили, и сколько обрела с вами, но неприятие какое-то, будто подменили меня… Ты ведь об этом хотел поговорить? Правда, ты мне больше, чем Друг, наверное, вижу в тебе Бога, которым нечисть никогда не назовет, а Борзеевич — как родители, которых не знала. Но внутри меня соль, глазами вижу, а не идет на меня. Я так мучаюсь, такая я сама себе могу рожу скорчить!

— Мыться надо каждый день, рука руку моет. А представь, что думает твоя душа, когда ты меняешь его представления. Славное настроение, не правда ли? Ты давно ли зрением проверялась?

Манька сразу поняла, о каком зрении говорил Дьявол. Нет, не проверялась, забыла, если бы не напомнил! Обычно она смотрела или глазами, или внутренним оком, а о затылочном зрении, которым смотрели за спину, редко вспоминала, оно не предназначалось рассматривать себя. Черт, который обработал ее голову, примерно так же укатил разумность, заставив забыть не только о Дьяволе, но и о самой себе. Если бы не Дьявол, которому увидеть своими девятью зрениями его ничего не стоило, сидела бы она в избе в пещере. Но тогда с головой укатилось и железо, а теперь вроде все было на месте, и муть она видела…

— Но мы же…

— Черта залепить несложная задача, — подтвердил Дьявол ее опасения. — Они везде шныряют. Не забыла ли, Благодетельница наша — Бабы Яги дочка! Настоящего обрезать, ей, конечно, вряд ли удалось бы, все же черти обедню ей не служат, но нечто подобное и вампиры сотворить умеют. Ты же видела, как в Аду черт раздевал тебя, вытаскивая одежду сначала на себя, а потом одевая тебя. А как бы смог, если бы впору она ему не пришлась? Очень вампиры любят заплечную суму собрать в дорогу со всякой бедой или добром. И мнится человеку, что золото у него уже в кармане, или приволочет с собою падаль, чтобы отпугивать людей мертвяком. Человек свою суму видит, да зуб неймет. Но в горе ли, в радости, обыкновенно чувствует ее. А люди видят. Немногие согласятся вести расчеты с мертвой головой. А бывает так, что в суму существо положат, или себя, и становится такой фантом, как черт… А если родитель на той стороне — горе человеку, каждое слово Благодетеля в душу падает и от души выходит.

— Управляя моей головой? — догадалась Манька.

Дьявол утвердительно кивнул.

— Вот ты видела себя в Аду… Обнаружила больную, вынула. Вроде бы другая, а все та же — и даже не та, а хуже. Получается, болезнь-то не прошла, а обострилась. Но представь, что ты вампира несешь, который малюет твой портрет… Если раньше, до Ада, была червячная защита, ниже которой не упасть, и червяк, который часть обращений принимал на себя, то теперь все слова обращены на тебя. Гордый, уверенный, независимый, всегда во всем правый вампир жужжит двадцать четыре часа в сутки, обращаясь к тебе с презрением и ненавистью, обвиняя и обличая. Но, как известно, если собаку обзывать свиньей, она рано или поздно обнаружит свинские наклонности. Такой же черт, но этот черт, когда вампир будет падать, поймает его и понесет на руках, а тебя гнет к земле. Есть два варианта: слушать его, или стать им. Стать им — заведомо упасть интеллектом на один с ним уровень. Не удивительно, что ты о нас с Борзеевичем не помнишь и цветы для тебя по-другому пахнут. Ментал не только генетику на себе несет, он отвечает за все сенсоры и фиксирует пространство, как видеокамера. Земля вампира, как сервер, запоминает информацию, считывая с твоей земли. Земля помнит землю. А если и та и другая истыкана иглами, искорежена, забита пространственными объектами? И, пожалуйста, памяти нет, человек себя не помнит, до интеллекта ли ему? Хуже, когда чья-то земля становится как земля ближнего.

— Или кота! — сдурела Манька. — Животные тоже земля? Я же нахожу собак или других животных, которых убивали… А могли не убивать… Эмоций в объектах не бывает, только состояние… Получается, черт — подпространственный объект?

— Черт — мифическое существо, преимущественно мука Ада, а в Раю — умнейшее социальное расслабление, — ответил Дьявол. — Черт из Вечности — это черта, начертание, чертеж, чертог, моя мысль, обращенная в землю. Но не как слово, а как идея, как законченный образ. Я могу спорить с этой идеей, огласить приговором, задвинуть или воплотить в любое время, в какой-то степени — это голос земли и весь опыт, который она имеет, и который только черти могут понять и поднять. Страшно подумать, сколько времени я существую. Не будь чертей, я бы половины не упомнил, о чем передумал за это время. Поэтому в полной мере чертей можно назвать моим информационным банком, кладезем мудрости, хранилищем моих мыслей, которые земля не видела, но понимает. Черти не подчиняются красной глине — она, хоть и имеет свое "Я", именно земля, а черт выше материальности. Черт, которого лепит вампир — мудрое начало убогой сущности вампира, но он тоже не имеет земли и выше ее, занимая и забивая собой пространство. Это совершенно объективный объект, приставленный к сознанию. Скажем так: там, где Бог ступил на землю и прочирикал свое имя, попирая Закон, возмущенная Твердь навешивает на то место ярлык. Это знамение всякому. Естественно, такой ярлык применим только к человеку. А поскольку человек — два в одном, то ярлык самым скверным образом приклеивается и на душу. Получается некое подобие черта, которое крутится над пространством человека, в виде опоясания. У опоясания есть лицевая сторона, а есть изнаночная. Изнаночная — пустая оболочка, лицевая — содержание преступления перед землей. Подпространственные объекты — сума, а откуда они берутся, само слово отражает суть — с ума человека.