Традиционный текст «Гуй Гу-цзы» состоит из трех частей («свитков»). Первые две части содержат двенадцать глав (еще две главы утрачены, от них сохранились только названия), а третья часть включает в себя три главы, которые не имеют нумера ции, причем первая из них разбита на несколько разделов.
«Гуй Гу-цзы» всегда входил в число популярнейших книг в области военной и политической стратегии, хотя многие конфуцианцы критиковали отца китайской дипломатии за его беспринципность, равнодушие к моральным устоям и в особенности за то, что он учил «обманывать людей». Особенно резкое высказывание принадлежит ученому XIV века Сун Ляню, который утверждал, что советы Гуй Гу-цзы – это «суетливое знание змей и мышей» и что «тот, кто воспользуется ими в семье, погубит семью; кто воспользуется ими в государстве, погубит государство, а кто воспользуется в Поднебесной, погубит Подне бесную».
Обвинения конфуцианских моралистов, как мы сможем убедиться ниже, явно несправедливы, даже если ограничиться разбором взглядов самого Гуй Гу-цзы. Но есть еще и более широкая проблема, заключающаяся в том, что никакая мораль не может отменить стратегического измерения в политике, ибо ни одно общество не может жить только формальными правилами. Можно не сомневаться, впрочем, что нападки морализирующих конфуцианцев только увеличивали популярность этого экзотического философа.
Гуй Гу-цзы получил признание и за пределами традиции ученых-книжников. Его взгляды во многом близки заветам даосского патриарха Лао-цзы, и даосы объявили его одним из святых древности, который обрел бессмертие и «лицом был, словно ребенок». Они утверждали, что у него была целая сотня учени ков и что среди них только Су Цинь и Чжан И не интересовались секретами вечной жизни, а постигали принципы стратегии. В даосском предании даже утверждается, что Гуй Гу-цзы носил фамилию Ван и что он вместе с Лао-цзы ушел в Западные страны, но позднее вернулся в Китай. В народных же легендах Гуй Гу-цзы предстает в роли могущественного волшебника, который умеет вызывать ветер и дождь, превращать разбросанные по земле бобы в воинов и т. п.
В настоящее время имеется четыре основных списка «Гуй Гу-цзы». Самый ранний помещен в издании даосского канона XV века. Второй список – это рукописный экземпляр, составленный при императоре Минской династии Цзяцзине (XVI в.) и отредактированный рядом китайских текстологов.
Существуют две основные версии текста «Гуй Гу-цзы». Одна из них помещена в своде даосских книг «Дао цзан», составленном в XV веке, другая была издана в начале XIX века, но основывается на значительно более раннем издании эпохи Сун (X–XIII вв.). Это последнее издание более полное и надежное, и именно оно служит основой для современных публикаций трактата. К этому перечню следует добавить обширные фрагменты, вошедшие в старинную энциклопедию «Тайпин юйлань» (Х в.). В публикуемом переводе отмечены наиболее существенные разночтения между указанными версиями. Большинство из них касаются списка, включенного в даосский канон.
Хотя в последнее время практически каждый год появляются новые издания «Гуй Гу-цзы», полновесная редакторская работа над его текстом все еще далека от завершения. Наиболее тщательным, но не исчерпывающим образом трактат исследован в книгах тайваньских ученых Сяо Дэнфу и Сюй Фухуна. Прочие издания и толкования «Гуй Гу-цзы» ограничиваются более или менее произвольными переложениями древнего оригинала на современный язык.
Как ни странно, не существует и полных переводов этой книги на западные языки. Возможно, дело в необычайных трудностях перевода «Гуй Гу-цзы» с его чрезвычайно лапидарным и во многих, прежде всего лексическом, отношениях необычным, даже уникальным языком: мы имеем дело с уникальной в своем роде попыткой применить общие положения китайской мысли к весьма специфической и притом чрезвычайно деликатной области политики, каковой является, как принято теперь говорить, «технология власти». Такая попытка неизбежно порождает множество неясностей и недоразумений.
Кроме того, мы имеем дело с той стороной наследия классической древности, которая не получила большого развития в политической культуре императорского Китая и, как следствие, осталась малопонятной для позднейших читателей. Ведь стратегия коммуникации, которая является в своем роде искусством и требует творческого подхода, не могло найти большого применения в огромной империи, где слишком многое держалось на бюрократических формальностях.
В силу отмеченных выше обстоятельств комментарии Тао Хунцзина, которые в целом не выделяются оригинальностью и глубиной мысли, нередко оказываются единственным ориентиром в деле истолкования текстов, приписываемых загадочному философу-стратегу. В примечаниях особо оговариваются случаи, когда перевод основывается на толкованиях Тао Хунцзина, но не является единственно возможным.
Отвлекаясь от всех тайн и чудес, а равно протестов и предостережений, окружающих имя Гуй Гу-цзы и вполне объяснимых там, где речь идет о магии и секретах власти, нужно признать, что сочинение этого китайского Макиавелли представляет собой классический памятник китайской стратегической науки. Да, речь идет именно о науке, опирающейся на объективное и систематическое изучение человеческой психологии и человеческих отношений. В то же время эта небольшая книга с редкой откровенностью обнажает тайники китайской политической мудрости и китайской души вообще.
В подавляющем большинстве случаев рекомендации Гуй Гуцзы, столь ясные и доходчивые в своей конкретности, не требуют долгих комментариев, хотя предполагают процесс долгого и углубленного их постижения. Мотивы и польза суждений Гуй Гу-цзы могут быть без больших усилий интуитивно угаданы нашим «практическим разумом». Гораздо труднее оценить их предпосылки и значение как продуктов определенной системы мышления и поведения. Нельзя поэтому не сказать несколько слов о тех общих посылках мировоззрения Гуй Гу-цзы, которые определяют его подход к проблемам власти, управления, выбора и осуществления стратегии.
Историк Сыма Цянь охарактеризовал взгляды Гуй Гу-цзы в следующих словах: «Мудрый безыскусен[2], хранит перемены временно. Пустотность – вот постоянство Дао; следование заданному – вот принцип правителя». В описании Сыма Цяня Гуй Гу-цзы выглядит законченным даосом. Трудно найти более емкое и полное определение мировоззренческих основ даосской мысли. И, конечно, эти столь отточенные формулировки требуют тщательного и всестороннего обдумывания. За ними стоит долгий опыт размышления. Даже поверхностное знакомство с заветами Гуй Гу-цзы убеждает в том, что мы имеем дело с весьма сложной концепцией политики, которая, строго говоря, не имеет аналогов в западной политологической мысли. Какими наивными кажутся в свете тонких наблюдений и рекомендаций Гуй Гу-цзы привычные суждения европейцев о «деспотизме китайской власти»! Да и привычные западные классификации политических систем с их понятиями «монархии», «демократии», «анархии» и пр. не помогают здесь уяснить позицию китайского автора.
Главная трудность для оценки взглядов мудреца из Чертовой долины заключается, пожалуй, в его нежелании вообще давать определения политическому режиму или различным концепциям стратегии. Правитель у Гуй Гу-цзы, как принято в китайской традиции, правит не просто посредством законов и даже не «техникой управления» в собственном смысле слова, а как бы духовным видением, необыкновенной чуткостью духа, позволяющей ему прозревать мельчайшие «семена» явлений и потому упреждать события, все пред-усматривать. Таков смысл даосских понятий «прозрения мельчайшего» или «высшей одухотворенности». С усердием и терпением паука правитель-стратег или советник-стратег плетут сеть своих стратагем, хладнокровно дожидаясь, когда намеченная жертва сама угодит в расставленные для нее ловушки.
Для Гуй Гу-цзы, как и для любого другого древнекитайского политического мыслителя, власть остается неотъемлемой принадлежностью одного человека, но она предстает своего рода скрытым фокусом той или иной политической ситуации и не гарантируется ни законами, ни даже военной силой. Типично китайский взгляд на власть: последнюю невозможно определить и, значит, ввести в некие границы или рамки, а равным образом – вывести в пространство публичности, область представленного уму. Власть в ее первичном смысле силы, или «потенциала», существующего положения, некоей энергетической насыщенности пространства есть чистая полнота присутствия, тотальность практики сама по себе беспредметная и потому не имеющая отличительных свойств. Она исключает насилие и даже любое внешнее воздействие просто потому, что уже все в себя вмещает. Власть – это воздействие, в котором ведущий и ведомый, причем последний потому и находится в этом положении, что не догадывается о нем. Оттого же власть есть Путь, которым, согласно классической формуле, «все пользуются каждый день, а о том не знают».
