Увидев себя в зеркале, висевшем по другую сторону стола, он стал улыбаться своему изображению, как вдруг услышал звуки двух голосов. Это настолько заинтересовало его, что он немедленно подошел к двери. Говорили вполголоса, он с трудом разобрал слова, но сердце его готово было вырваться из груди, когда он определил, что беседуют между собой Валли и Мэри-Джозефина.

Его самого позабавила та поспешность, с которой он стал одеваться. Это было совершенно новое, неведомое ощущение.

Валли приготовил все необходимое вплоть до губки и успел выгладить и почистить наиболее важные принадлежности коннистоновского гардероба. Трудно было сказать, когда он успел это сделать.

Одновременно с платьем Коннистона Валли принес из казарм небольшой сундучок, запертый на крепкий замок. Он был величиной с половину среднего чемодана, не походил на какую-либо определенную принадлежность и был стянут четырьмя медными поперечинами, причем все восемь углов его были закреплены таким же металлом. Кейт сразу заметил, что без ключа замок не откроется. Несколько повыше замочной скважины находилась медная табличка с надписью: «Дервент Коннистон».

По мере того как Кейт смотрел на сундучок, его волнение росло. В его распоряжении находилась вещь далеко не заурядного значения. Возможно, что в нем хранились большие сокровища. Она была немым и безличным стражем столь важных секретов, что от них, быть может, зависела его дальнейшая судьба, вся его жизнь.

Он вдруг отчетливо вспомнил слова Коннистона, как-то вскользь произнесенные в маленькой хижине на краю света: «Очень может быть, что среди моих вещей вы найдете кое-что, что принесет вам большую пользу и поможет ориентироваться…»

Только теперь Кейт понял истинное значение этих слов. Не намекал ли покойный именно на этот сундучок? Не заключает ли он разгадку тайны, которая воплотилась в образе Мэри-Джозефины?

Им начала овладевать уверенность, что дело обстоит именно так. Тогда он внимательнее прежнего пригляделся к замку и решил, что его можно будет открыть каким-нибудь слесарным инструментом, не прибегая к помощи специального ключа.

Он оделся и закончил туалет тем, что тщательно расчесал бороду. Он с отвращением смотрел на эту «волосатую трагедию», несмотря на то, что она придавала ему очень приличный и воинственный вид. Он с удовольствием тут же на месте избавился бы от нее. Хуже всего было то, что она старила его. К тому же она кое-где была рыжеватой. И, вероятно, страшно щекотала и кололась, когда…

Он ядовито усмехнулся и оборвал свою неприличную мысль.

При всем том он был доволен.

Он открыл дверь так тихо, что Мэри в первую минуту ничего не слышала и не видела. Склонившись над обеденным столом, она стояла к нему спиной. Ее тоненькую, маленькую фигуру облегало какое-то мягкое платье, сильно измявшееся в дороге. Темные, гладкие волосы двумя переливающимися на свете жгутами лежали на ее затылке.

Кейт не мог совладать с собой и окинул взглядом всю девушку от блестящих жгутов на голове до маленьких высоких каблучков на полу.

У нее были прелестные маленькие ножки с очаровательными щиколотками! Долго он так стоял и смотрел на нее, пока наконец она не повернулась и не заметила его.

За прошедшую ночь она, казалось, сильно изменилась. Во-первых, она выглядела старше, и Кейт счел теперь просто неприличным, что он баюкал ее в громадном кресле, словно маленького ребенка. Было ли это в действительности?

Мэри рассеяла все его сомнения. С коротким счастливым криком она бросилась к нему, и Кейт снова нашел ее руку на своей шее, а ее очаровательные губки против своего рта. И губы эти просили поцелуя. Он колебался, быть может, одну десятую секунды, если только возможно колебаться столь малый срок, затем обвил руками ее шею и поцеловал ее. Он почувствовал, как по-вчерашнему она всем лицом прижалась к его груди и как ее мягкие нежные волосы защекотали его губы и щеки. Она поцеловала его второй раз без приглашения. И не успел кончиться этот поцелуй, как он поцеловал Мэри в третий раз.

Тогда она коснулась руками его лица, и он снова встретил ее взгляд, этот глубокий, тоскливый, вопрошающий взгляд, который скрывался за любовным мерцанием, — этот почти материнский, немой, понимающий взгляд, полный мольбы. Если бы Кейт знал, что за проступок свой он будет предан смертной казни, он все же сделал бы то, что он сделал сейчас: поцеловал ее в четвертый раз.

Если накануне Мэри-Джозефина уснула с какими-либо сомнениями относительно братских чувств Кейта, то теперь она окончательно, успокоилась.

Ее щеки пылали. Глаза сияли, и в непрерывном восторге она шептала:

— Да, Дерри, дорогой, это ты! Именно такой, каким ты всегда был!

Она схватила его за руку и потащила к столу. Валли просунул голову из кухоньки и улыбнулся, но Мэри многозначительной улыбкой отправила его на место. Кейт в мгновенье ока дал себе полный отчет в том, что японец на время отвернулся от своих богов, так как нашел на земле более прекрасный объект для поклонения. Всего показательнее было то, что он не обращался уже к Кейту за теми или иными инструкциями.

Мэри села напротив Кейта по ту сторону стола. Она рассказала ему с ясным смехом и со счастливым выражением в глазах про то, как солнце разбудило ее и как она помогала Валли готовить завтрак. Ее гладкий лоб покрылся маленькими морщинками, когда Кейт начал объяснять, что он лег вчера во втором часу ночи и вот почему так поздно встал. Ее возмущение привело Кейта в восторг. Она ругала его вплоть до того времени, когда Валли принес завтрак, и внутренне Кейт не мог не порадоваться тому, что судьба послала ему такое сокровище. Он испытывал даже своеобразное чувство собственника. Никто до сих пор подобным образом не ругал его. Но в том, как пробирала его Мэри, тоже чувствовались известные нотки хозяина, и Кейт спрашивал самого себя: не сделала ли его радость таким же глупым и смешным, как Валли?

Все его планы куда-то провалились. Он решил было разыгрывать полуидиота, который лишился памяти вследствие перенесенных испытаний, но в продолжение всего завтрака он говорил и вел себя как абсолютно нормальный человек. Мэри заметила, конечно, эту резкую перемену со вчерашнего дня, и неподдельное счастье светилось в ее глазах. Но в то же время Кейт обратил внимание на то, что девушка все время держится настороже и всячески старается не произнести ничего такого, что могло бы снова бросить на их разговор тень недоразумения. И она начала свою игру, но она вела ее так прекрасно и любовно, что Кейт с трудом подавил желание подбежать к ней, броситься к ее ногам, погрузить голову в складки ее платья и чистосердечно рассказать всю правду.

Как раз в тот момент, когда соблазнительная мысль достигла наибольшей силы, она пристальнее прежнего заглянула в его глаза, и он снова увидел крохотные морщинки на ее лбу. Она уловила взгляд загнанного зверя, увидела обнаженную душу человека, доблестно боровшегося с самим собой и подавлявшего в себе желание, сущность которого она никак и никогда не могла узнать. Как-то невольно она снова подумала о его шраме над глазом, на том самом месте, где начинались волосы. Моментально его взгляд нашел отклик в ее сердце. И он почувствовал это, увидел это, воспринял это до самых потайных глубин своей души, и в то же время в нем возмутилась, гордо восстала вера в самого себя. Она верила ему абсолютно, а он… он оказался лгуном. Да, но так надо было! И так он будет продолжать!

— …он вызвал меня к телефону, и, когда я сказала ему, что все обстоит совершенно благополучно и что ты еще спишь, мне показалось, что он выругался. Я не слышала его слов, но голос звучал довольно грозно и, так сказать, ругательно! А затем он заревел сильнее прежнего, приказал мне разбудить тебя и передать, что ты абсолютно не достоин такой прелестной сестренки, как я! Как ты находишь: это очень мило с его стороны?

— Ты, собственно о ком говоришь? О Мак-Довеле?

— Будь уверен, что я говорю именно о нем, о мистере Мак-Довеле! И когда я сказала ему, что твоя рана причиняет тебе на сей раз больше страданий, чем обычно, и что я рада твоему долгому и крепкому сну, мне показалось, что он очень смутился. Знаешь, Дерри, он страшно много думает о тебе. Он спросил меня, о какой ране я говорю, и я, конечно, сказала ему про твой шрам. Что он, собственно говоря, думал? Разве, Дерри, у тебя есть еще одна рана?