Я знавал нескольких волшебников, которые смогли бы сделать то, что Карчарос сделал с Риджо Белнараком. И ни одного, который поступил бы подобным образом. Накануне ночью Джесси с Риджо долго, неспешно любили друг друга. Когда наутро Джесси, которой хотелось поспать подольше, окончательно проснулась, приветствуя новый день, и обняла мужа, то тут же осознала, что за ночь его душу похитили. Думаю, мужчине потребовалось бы больше времени, чтобы заметить подобную перемену, но, возможно, я ошибаюсь. И хотя Риджо в ответ на ласки Джесси заулыбался и томно выгнулся, Джесси мгновенно поняла, что с тем же успехом она могла бы ласкать или холить шукри. Глаза мужа были безмятежно пусты, в точности как у шукри, которому чешут пузико; на любящем некрасивом лице мужа не отразилось ни намека на то, что он заметил присутствие жены. Ни в едином волоске, ни в ногте, ни в шраме на знакомом большом теле, что лежало рядом, не было и следа Риджо.

Не могу вам точно сказать, как долго пролежала Джесси, сжимая в объятиях любимую оболочку мужа. Однако в итоге она встала и быстро оделась — не в поношенные штаны и блузу, которые носила по будням, ухаживая за шукри, а в темно-зеленое платье из ткани хедау, что Риджо заказывал для нее аж в Чане, в подарок на последний день рождения. Это был единственный такой наряд у Джесси. В пару к нему она обулась в свои лучшие туфли — серебряные, чешуйчатые, те самые, которые Риджо, посмеиваясь, называл «королевскими, для званого ужина», — и лучшую шаль цвета бурного моря за мысом Дайли, прежде принадлежащую ее матери. Потом она поцеловала Риджо на прощание — тот снова улыбнулся от удовольствия — и пошла к шукри. Джесси назвала каждое животное по имени и по очереди сказала несколько приятных слов на память. Потом она покинула дом и, ни разу не обернувшись, направилась по мощенной камнем дорожке в лес, где, как она знала, ее ждет волшебник Карчарос, восседая на своем черном коне.

Никто из людей не был там и не слышал, как они поприветствовали друг друга, а те существа, что присутствовали при разговоре, улавливают только свой язык. Но встреча наверняка была впечатляющей, поскольку, как я уже говорил, Карчарос имел красивый и внушительный вид и был хорошо сложен, а маленькая Джесси Белнарак с ее белыми волосами и серьезным, ясным взглядом серых глаз держалась царственнее любой королевы. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Джесси обратилась к нему:

— Верни моему мужу душу.

— Верни мне мою, — сказал волшебник и стал спокойно ждать.

Несомненно, ответ последовал не скоро, хотя и был единственно возможным.

— Когда ты излечишь моего мужа, я пойду с тобой.

Карчарос знал о Джесси Белнарак все, кроме тех моментов, что всегда ускользают от одержимых своими чувствами, — и он, конечно же, был в курсе, что Джесси держит свое слово. И все же в победе он был ничуть не милосерднее, чем в поражении, и принялся торговаться с нею даже в такой момент. Он произнес:

— Что ж, давай садись позади меня. Лишь тогда я поверю в твою покорность и отпущу душу твоего мужа.

И я точно знаю, что Джесси согласилась.

Она направилась к черному скакуну, не колеблясь и не оглядываясь на милую ее сердцу жизнь, которую покидала навсегда. А если бы бросила украдкой последний взгляд через плечо, когда садилась на коня Карчароса, то увидела бы на краю прогалины своих шукри, всех до единого. Они сидели в ряд и наблюдали за происходящим, обвив лапы хвостом — шукри всегда так делают, если что-то их интересует. Маленькие блестящие глазки зверьков горели красным, словно блуждающие звезды. Самый ручной шукри в душе остается диким, как я уже говорил, а группа шукри может нагнать страху, особенно когда они не издают ни звука, не шипят и не чирикают…

…потому что вместе, когда их воля объединена, шукри могут кое-что сделать.

Это не имеет отношения к клыкам, крови и разорванным глоткам. Об этом чаще говорят как о мифе, легенде или сказке. Вряд ли на свете наберется больше трех-четырех человек, которым довелось быть свидетелем этого.

Я один из них.

И точно знаю, что произошло, когда шукри Джасси и Риджо Белнараков поняли, что их хозяйку вот-вот увезет волшебник Карчарос. Я видел — так же ясно, как вас сейчас, — как они сбились в такую тесную кучу, что в не развеявшемся до конца утреннем тумане их можно было принять за какое-то крупное животное, припавшее к земле перед прыжком. Можно было вообразить, будто этот зверь яростно твердит что-то — некое слово, пробирающее до костей, так, что сама плоть не выдерживает и начинает бунтовать, отчаянно стремясь избавиться от этого вмешательства. Так оно и случилось…

Я это помню. Я — один из шукри, что скандировали то слово.

Нет-нет, пейте свой чай дальше. Он, конечно, паршивый, но уж извините. Никогда не умел заваривать этот напиток. Нет, я не сошел с ума. И в глотку вам не вцеплюсь, обещаю. Если уж превращение произошло — то произошло. Я никогда больше не вернусь в обличье шукри. Понимаете, за все приходится платить.

Думаю, для Карчароса то был момент наивысшего торжества — насладиться наконец-то капитуляцией Джесси, ощутить ее руки на своей талии и почувствовать запах ее странных белых волос. Поскольку он дал слою — а все волшебники обязаны исполнять свои обещания, к добру или к худу, — Карчарос произнес заклинание, которое освободило душу Риджо Белнарака и позволило ей устремиться домой, в свое тело. Один миг, один вздох, один удар сердца — и за спиной у Карчароса на крупе коня очутился зверек с густым белым мехом, коротким прямым хвостом, красными глазами, круглыми ушами, овальной мордочкой и блестящими, острыми клыками. Клыки эти проехались по запястью волшебника, когда тот в неистовстве схватил существо, мгновение назад бывшее Джесси Белнарак. После этого белая шукри соскочила наземь и помчалась к деревьям. Товарищи сомкнулись вокруг нее, словно для того, чтобы ее спрятать. Карчарос закрыл глаза, но все равно видел Джесси — крохотный мчащийся факел, сияющий сквозь темноту леса и мрак его собственной души, — пока она окончательно не скрылась из виду. Тогда волшебник запрокинул голову и завыл, и вокруг начали валиться деревья.

Если когда-нибудь вы отправитесь в путешествие по Пустошам, вы встретите там достаточно много людей, которые с радостью вам покажут — за пару монеток, естественно, — то самое место в лесу, где все это произошло, которое, впрочем, вы и сами легко найдете, его сложно пропустить даже чужаку. На смену упавшим деревьям не пришло ни единого нового побега. Стволы так и лежат там, где упали, угольного цвета, будто по ним пронесся огонь, черные, как сама земля. На добрую милю вокруг отсутствует всякая жизнь. Я сам однажды осторожно измерял шагами это расстояние, пойдя оттуда, где все началось, и лишь через милю увидел растущие сорняки и нескольких кроликов в редком молодом подлеске. Целый участок леса был опустошен, стерт с лица планеты, изувечен. Люди поговаривают, что в тех краях сумасшествие Карчароса до сих пор отдается эхом. А в том, что он тогда обезумел, нет никаких сомнений — иначе он не сделал бы того, что сделал, когда белая шукри располосовала ему запястье и умчалась прочь. Не сомневайтесь — он стал ненормальным.

Оставшиеся отпечатки его ног подтвердят вам это.

В конечном итоге страшнее всего не разоренный лес, не холодный свет, лежащий там, где нет деревьев, не ошеломляюшее ощущение того, что прикоснуться тут можно только к безжизненности. Страшнее всего отпечатки ног, так глубоко вошедшие в твердую землю, что их не смыть наводнением и не сбить землетрясением. Они такие четкие, словно кто-то прошелся здесь накануне, но это Карчарос оставил их в те давние дни, когда пустился в свой ужасный танец. По смазанным следам видно, где он вертелся и кружился, по бороздам — где он скользил одним длинным шагом вперед или назад, по треугольным отметинам — где он поднимался на носки, воздевая руки к небу. И можно без затруднений проследить за ходом этого танца, неудержимого, как шквал, направленного туда, где располагалось сердце тогда еще не уничтоженного леса. Посмотрите сами, сядьте вон там, подальше от меня, — и посмотрите…