Дальше.

Годом ранее Килиан проводил работу по созданию элементарной понятийной базы, которая могла бы служить основой для Контакта. Тогда уже догадывались, что руканы представляют собой коллективный организм и контакт с одиночным руканом невозможен даже в принципе. Догадывались также, что новорожденные особи — суть незрелые, и работать имеет смысл лишь с дифференцированными руканами, прошедшими специализацию и включенными в хоровод. Требовалось — сделать шаг. После длительных колебаний Научный Комитет дал санкцию. Соблюдая все возможные предосторожности, в период умеренного танца из периферии хоровода были извлечены три зрелых рукана. Сопротивления они не оказали и прекратили пляску как только силикатовые сети оторвали их от земли. Реакция Оракула была нулевой. Вертолеты напрасно висели над танцплощадкой. Руканов доставили на полигон в шестидесяти километрах от Заповедника. Освобожденные, они исполнили «сонный менуэт» — ситуация удивления, по шкале Рабды, а потом перешли к обычному безумству движений. Килиан начал работу немедленно. Полигон был экранирован. Один из руканов оказался говорящим. Группа записала две ариозы с промежутком в пятнадцать минут. Это облегчало дело. Были использованы простейшие тесты на разумность. Как и прежде — без успеха. «Танец блох» сменился «оргией демонов». Руканы стонали. Трава вокруг них пожелтела. У Килиана был план. Основанный на теории культур-близнецов. Он полагал, что руканы все-таки посредники, информация передается экстрасенсорно — на частоте энцефалоритма. Необходимо включиться в танец специально подготовленному человеку. Судьба Борхварта его не пугала. Он накачался стимуляторами — на трое суток, и грезил «Завещанием Небес». Эксперимент можно было прервать когда угодно, разъединив танцоров. Первый этап прошел успешно Бесстрастные камеры час за часом фиксировали, как профессор, крупнейший специалист по психологии Контакта, автор многочисленных книг и лауреат международных премий, словно первобытный дикарь, выделывает сложнейшие па какой-то доисторической румбы, на редкость немузыкально вскрикивает, ухает, бьет себя ладонями по ляжкам и вообще наслаждается вседозволенностью. Группа сочувствовала шефу и рассчитывала на богатейший материал. Эксперименту придавали большое значение. Данные уже в сыром виде распечатывались по всем подразделениям, был применен сплошной фитанализ — одновременно писались тысячи параметров, еще двое сотрудников ждали — сменить Килиана или подключиться параллельно, как только будет результат. Первые симптомы отметил Координирующий центр Единой американской компьютерной системы (ЕАКС): начал стремительно возрастать расход операционного резерва компьютеров. Какой-то лавиной. В геометрической прогрессии. Выглядело это так, словно отраслевые блоки один за другим получали мощнейшую задачу — вне всякой очереди — и чтобы решить ее, сбрасывали все второстепенные нагрузки. Прежде всего — заводы, транспорт, торговые операции. Что было естественно. Оракул лишился сразу трех активных элементов мозга. Резерва не было: Инкубатор поспешно затягивался фиолетовым дымом, забурлили чаны, сладкий, тягучий дождь застучал по шляпкам «грибов» в Чистилище, но эмбриогенез каждого рукана занимал не менее суток, и, пытаясь ликвидировать неожиданный дефицит, Оракул обратился непосредственно в ЕАКС. Можно представить, какова суммарная мощность всех девяноста руканов, составляющих хоровод, если изъятие всего троих потребовало компенсации в виде одиннадцати тысяч компьютеров. Зональные блоки по двести-триста машин просто захлебнулись в информации. Тонули, как камни, один за другим. Поле молчания росло. Отключались целые ветви — уже спонтанно. ЕАКС разваливалась на глазах. Электронная чума бесшумно расползалась по континенту, грозила перекинуться через океан. Операторы в Центре застыли у беспомощных пультов. Падали белые секунды. В страшной тишине — город за городом — рушился мир. Возвращался к первобытному хаосу. Неизвестно, чем бы это кончилось, каким катаклизмом, но Оракул взял на себя главный координационный блок. Подавив оба слоя зашиты. С этой минуты вся ЕАКС как единое целое стала работать исключительно на него. Практически, она перестала существовать для Земли.

— Это был непрерывный кошмар, — говорил потом генеральный директор Системы доктор Маргес. — Словно кто-то невидимый мягкими, но безжалостными пальцами взял нас за шиворот и оттащил в сторону. Именно так — мягко, но непреклонно. Неприятнейшее ощущение. Чувствуешь себя муравьем, бегущим по краю стола, могут прихлопнуть в любую минуту… — По его приказу техники системы попытались отсечь энергоснабжение ЕАКС — станции задыхались, аритмия была колоссальная, но Оракул, в считанные секунды насквозь прозвонив сеть, развернул на себя весь силовой спектр. Горели провода, лопались пудовые изоляторы. Громадный поток энергии низвергался в бездонную пропасть. Ухнули щиты, в пыль разлетелись предохранители. Мрак лег на континент. Транспортные реки, не регулируемые более твердой рукой, хлынули из берегов. На сотни миль, сверкая лаком, протянулся железный бурелом. Кричали забытые пароходы в океане. Около двух тысяч самолетов, отчаянно взывая к земле, как листья в бурю, кружились над аэродромами, посадить вручную удалось далеко не все. Распалась система согласования цен, встречные расчеты были парализованы, промышленность отказывалась заключать договоры: терминалы на фабриках и в торговых фирмах вместо рыночной стоимости выбрасывали прогноз погоды на сентябрь прошлого века. Закрывались банки. Зачастую — принудительно. Большинство стран запретило обмен валюты. Целые регионы, лишенные опеки компьютеров, погрузились в хаос. Катастрофа могла бы приобрести значительно большие масштабы, но Амальд Грюнфельд — холодный, медлительный, только что назначенный председателем Научного Комитета, уже через два часа после первых тревожных сообщений появился в диспетчерской столичного аэропорта — железным голосом задавил панику, встряхнул, привел в чувство тех, кого следовало привести, вызвал дежурное подразделение, выдернул с секретного совещания министра обороны страны и, как результат, в середине дня поднял в воздух неполное звено грузовых вертолетов. На полигоне происходило нечто, напоминающее вальпургиеву ночь. Только в современном оформлении. Мигали по кругу прожектора: красный… синий… красный… синий… Гремела ужасная музыка. Едко дымилась аппаратура. Плясали все — до последнего лаборанта. Килиан к тому времени уже полностью превратился. Правда, шерсть его была светлее, серебристого оттенка. Хорошо отличимая сверху. Дул сильный ветер. Машины раскачивались. Грюнфельд колебался всего секунду. Слишком многое было поставлено на чашу весов. — Я приказываю, — скрипуче сказал он. Четыре рукана, медленно ворочаясь в сетях, поплыли к Заповеднику. Килиан стал девяносто первым членом хоровода. Человек-рукан. Было бы интересно — позже — извлечь его оттуда, но Научный Комитет приходил в дрожь при одной мысли о возможных последствиях.